Век Филарета

   — Синод мудрит, — нехотя отвечал зять Сергей Матвеевич, единственный ад столом бывший бритым и не в рясе, а в коричневом сюртуке. — Хотя дела так поворачиваются, что скоро и Синод по-московски говорить начнёт.

Про Василия никто не вспоминал. Он сидел в углу на твёрдой лавке в полудрёме от тепла, сытной еды и силился ничего не пропустить из таких интересных разговоров. Дома в Коломне дед и отец обсуждали церковные дела наедине, выставив его за дверь. А здесь он сидит со всеми за столом, как большой. Да он и есть большой!..

Служанка тихо и незаметно убрала со стола пустые блюда и тарелки. Духовенство не имело права владеть крепостными душами, но запрет этот обходили, покупая прислугу на имя знакомых помещиков. На столе появились бутыли с наливками, рюмки синего и зелёного стекла, мёд, варенья, сладкие пироги, белые фарфоровые чашки с синими рисунками цветов и трав.

   — Хорошо живете, отец Александр, — невольно порадовался старший Дроздов.

   — Не жалуемся, благодарение Господу, — отозвался тот. — Пряники что ж забыли? Внуков надо побаловать... А что в консистории про новые указы слышно?

Появившиеся из соседней комнаты внуки и внучки подходили и получали по печатному Вяземскому прянику. Василий думал было пересидеть, но отец глянул строго — юноша встал и тоже подошёл к старику.

Отец Александр пригнул его и поцеловал в лоб.

   — Вот вам архиерей будет! — объявил он.

   — Это почему же? — усмешливо поинтересовался диакон Фома.

   — А потому что учен, а молчит себе да слушает, как мы с вами языки точим. Бери пряник, умница, и чай пей. А Москва, известно, слухом полнится, молвою живёт... Так что с указами?

   — В точности не помню, батюшка, — с усилием заговорил осоловевший консисторский, — про цветы вот. Высочайше поведено, что если кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оныя по внутреннюю сторону окон, а ежели по наружную, то непременно чтоб были решётки. Другой указ — чтоб не носили жабо и не имели на физиономии бакенбард. Чтоб малолетние дети на улицу из домов не выпущаемы были без присмотру...

   — Как это у государя на всё времени достаёт...

   — Ещё указ, что вальс танцевать запрещается, башмаки не носить с лентами, иметь оныя с пряжками.

   — Ты всё про дворянские дела, а про духовных было что?

   — Из недавних газет ничего не было.

   — Да ведь и сколь уж дал нам государь, — вступил в разговор старший Дроздов. — Телесные наказания отменил, награды специальные ввёл. У нас в Коломне иные батюшки спят и видят, как бы наперсный крест особенный получить, а то и митру.

   — Наш-то владыка был против, — тихо сказал отец Александр. — Полагает он, что митра есть часть только архиерейского облачения и честь ношения её умалится, ежели надеть её на голову любого протопопа. Но государю виднее...

Разговор ещё долго тек с события на событие, с одного лица на другое, о скорых свадьбах племянницы отца Александра и старшей дочки отца Михаила, о том, что правильно отец Михаил везёт сына в троицкую семинарию, о назначении на калужскую епархию какого-то Феофилакта, о странных предсказаниях полоумного монаха Авеля, а Василий то слушал, то на мгновение впадал в дрёму... Нравилась ему Москва.

Глава 5 ТРОИЦКАЯ СЕМИНАРИЯ

В приёмной ректора архимандрита Августина пришлось издать долго.

Отец Михаил покорно сидел на лавке, положив руки на колени, и изредка поднимал глаза на висевшую в углу небольшую Смоленскую икону Божией Матери с едва заметным огоньком лампады. Василий, кусая губы, то мерно расхаживал от входной двери до лавки, то пытался посидеть, примостившись рядом с отцом, но снова вскакивал и начинал топтаться по тесной комнате. Его грызла обида.

В Сергиев Посад добрались к вечеру. Переночевали у земляков, а поутру, оставив вещи, отправились в лавру. Для младшего Дроздова всё виделось как бы продолжением московских чудес: высокие стены лавры, непохожие друг на друга церкви, громада Успенского собора и дивная красота лаврской колокольни. Зашли в Троицкий собор, чугунный пол которого был устлан толстым слоем сена (иначе зимой было не выстоять службу). После литургии поклонились преподобному Сергию и, помолившись, отправились в семинарию.

Огорошили их ещё у входа свои коломенские семинаристы, приехавшие ранее.

   — А наших всех в класс риторики определяют! И на казённый кошт никого не берут! — объявил Ваня Пылаев.

   — Как же так? — опешил Василий, — Мы прошли всю риторику...

   — Прошли-то прошли, но тут говорят, что мы до философии не доросли, познаний не хватит уразуметь.

   — Батюшка, что же это? — аж побледнел Василий.

Отец Михаил отправился в канцелярию. Высокий и худой инспектор иеромонах Мелхиседек сидел за большим столом, заваленным бумагами. Выглядел он строго, глаз почти не поднимал, внимательно выслушивал подходивших послушников и семинаристов, кратко отвечал, успевая при этом подписывать бумаги. Когда же поднял глаза на старшего Дроздова, тот увидел, что взор отца Мелхиседека добр и ласков.