Век Филарета

Дело было так. В селе, где первые годы служил диаконом молодой отец Матвей, обветшала колокольня. Диакон стал призывать прихожан построить новую, и многие стали жертвовать. Однако помещик, владелец сего села, оскорблённый как-то замечанием диакона за громкий разговор во время службы, и сам денег не давал, и мужикам запретил, а на диакона послал жалобу высокопреосвященному. Суд Филарета был скор: генералу послано строгое внушение, а диакон посвящён в иерейский сан...

На эту пятницу выпала память святителя Григория Богослова. Кафедральный собор на всенощной службе был наполнен молящимися. Настоятеля любили особенно за великое милосердие, он всем приходящим помогал, по воскресеньям собирал у себя в доме нищих и с ними обедал, приходившие деньги раздавал, подчас впадая с семьёй в подлинную скудость. Как всегда, в соборе много было дворян, отдельной группкой стояли обращённые к истине отцом Матвеем бывшие раскольники. Отец Матвей заканчивал елеопомазание, когда услышал громкий топот сапог и возбуждённый крик:

— Пожар!

Строгий настоятель хотел было сделать замечание за неподобающее поведение в храме Божием, но вдруг странно кольнуло сердце... И ещё до того, как конюх соседа-купца дошёл до него, он знал: его дом горит.

Отец Матвей застал пожар в самом разгаре. Мощные языки огня рвались из окон и распахнутой двери вверх, пытаясь как бы обнять весь пятиоконный дом, купленный на собранные прихожанами деньги и только прошлым летом оштукатуренный… Вначале отца Матвея оглушили крики родных, причитания поварихи, каявшейся, что ленилась почистить дымоход, вот сажа и занялась, ржанье соседской лошади, запряжённой в сани, куда какие-то люди складывали знакомые самовар, зеркало, растрёпанные узлы, подушки... Вокруг дома из-под снега обнажилась земля с пожухлой травой и поникшими лопухами. Подойдя к двери, так что мгновенно обдало палящим зноем, он услышал гудящее внутри пламя. Что-то дзинькнуло наверху. Торжествующий рыжий язык огня показался из мезонина...

«Господи, на всё Твоя воля!» — пронеслось в уме настоятеля. Он решительно отстранил теребивших его за рукава рясы людей и звучным голосом крикнул:

— Други мои, спасайте святые иконы! Оставьте все — иконы спасите!

К утру от дома остались лишь груды кирпичей и тлевших брёвен. Отца Матвея с семьёй добрые люди позвали на квартиру. Там, расставив на подоконнике все уцелевшие иконы, он с матушкою обтёр их чистым полотенцем и вознёс молитву к Господу. От полноты сердца он благодарил Всевышнего за знаменательное посещение как за великую милость, которую нельзя купить и за большие деньги.

Ближе к полудню его навестил уездный предводитель дворянства и сказал, что дворянство и купечество уезда решили купить ему дом, так что без своего крова отец Матвей пробудет недолго. Соборного протоиерея во Ржеве любили. День пролетел в хлопотах, и настоятель был благодарен сослуживцам-иереям, обошедшимся без него в храме. Он пришёл в собор к вечеру, преклонил в алтаре колена перед престолом и долго так стоял молча.

Вечером отец Матвей вдруг спросил у хозяев перо, бумагу и сел писать письмо в Москву. Пожар, огонь... Некий внутренний голос подсказал ему, что не откладывая следует поддержать и укрепить на пути Господнем своего духовного сына Николая, ободрить его и обласкать, ибо тому сейчас плохо.

С этим Николаем Васильевичем отец Матвей познакомился через графа Толстого, у коего тот проживал второй год в доме на Никитском бульваре. Николай Васильевич был сочинителем, и будто бы известным, но перед протоиереем предстал мятущийся человек, разрываемый прямо противоположными побуждениями — служением Богу и служением литературе. Искренность Гоголя виделась Очевидной. Письма его и размышления о Божественной литургии показывали готовность обращения к чисто духовной сфере, хотя сильно недоставали до подлинно духовной литературы. Отец Матвей всячески поддерживал раба Божия Николая на сем пути и открывал глаза на пагубность пути иного, ублажения самолюбия и гордыни, поощрения в других людях мечтательности и насмешливости... Как было не осудить написание второго тома романа, предлагаемого уже в печать? Гоголь же нежданно разгорячился и в запальчивости обрушился на протоиерея тоном едва ли не оскорбительным. Отец Матвей не обиделся, ибо понимал эту одинокую, мятущуюся душу, нигде не могшую найти себе опоры. Да и болезненная слабость всё более овладевала сочинителем.

«Не унывайте, не отчаивайтесь, во всём благодушествуйте, — писал ржевский протоиерей, — Решимость нужна — и тут же всё и трудное станет легко... Так и сказано, когда немоществую, тогда силён».