Век Филарета

Строгий и дисциплинированный ум юноши искал определённости и в религии. Он посещал собрания мистиков у князя Голицына, слушал проповеди отца Фотия, но ни та, ни другая сторона не пришлись по сердцу. Суетное и кичливое своевольное учение виделось ему столь же далёким от истинной веры, сколь и разгорячённый фанатизм, забывший о евангельской кротости. Само ожесточённое препирательство о вере вызывало недоверие к участвующим в нём.

Досрочно произведённый в офицеры, Брянчанинов сожалел о простой юнкерской шинели. В ней он мог стоять в храме Божием в толпе солдат и простонародья, молиться и плакать сколько душе угодно, а среди чистой публики такая пламенная вера вызывала недоумение или улыбки. Он таил от начальства, что причащается еженедельно, потому что такое усердие представлялось подозрительным. Все, казалось, противилось призванию, полный соблазнов мир искушал и подавлял, но, вопреки приманкам и силе, ум юного Дмитрия сосредоточивался на поисках истинной веры столько же, сколько и на предметах учебных.

Никто не говорил ему о чудесной силе постоянной молитвы, но сам он пришёл к ней. С вечера, когда по сигналу рожка юнкера ложились в постели, Дмитрий, приподняв с подушки голову, начинал читать молитвы, да иногда так и поднимался по утреннему сигналу, с молитвою идя в класс. В то время тайный монах обрёл по милости Божией товарища.

   — Чихачёв, пойди сюда! — как-то позвал Дмитрий юнкера его роты, весельчака и говоруна, у которого душа ко всем была нараспашку. — Не пора ли тебе быть христианином!

   — Я никогда и не бывал татарином! — с улыбкою отвечал тот.

   — Так, — серьёзно отвечал Дмитрий. — Но слово это надлежит исполнить делом.

Как происходит сближение родственных душ? Каким образом одна узнает другую без долгого приглядывания и длинных рассуждений? Но когда это случается, тогда завязываются дружба и любовь сильнейшие. Тогда верят каждому произнесённому слову, не таят помыслов и сомнений, и обнаруживается единение людей, внешне, казалось бы, вовсе несхожих.

Друзья стали вместе ходить к инокам Валаамского подворья, Алексавдро-Невской лавры. Принимали их с любовью и наставляли, вполне понимая их духовные нужды. Отец, узнав от слуги Дмитрия об образе жизни сына, просил столичных родственников помочь его образумить. Брянчанинова обязали вернуться с частной квартиры на казённую, в замок, а митрополит Серафим запретил лаврскому духовнику Афанасию склонять юношу к монашеству, воспретил принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачева.

И вот болезнь, приковавшая Дмитрия к постели, с особенною очевидностью побуждала его к выбору. Он готовился к переходу в вечность и не обращал внимания на наговоры родных, что именно посты и бессонные ночи да частое моление на коленях ослабили его здоровье. Нет, знал: пошли Господь выздоровление — он не изменит призванию.

Перед его взором были уже пределы наук человеческих, но, задаваясь вопросом, что они дают человеку, он признавал: ничего. Человек вечен — вечно должно быть и земное обретение его, а всё оно пропадает у крышки гроба. Охладевшее к миру сему сердце давно открылось монашескому призванию, однако для полного разрыва с этим миром нужен был кто-то, способный безоглядно увлечь за собою.

Придя в июне после выздоровления в лавру, Дмитрий увидел в соборном храме незнакомого монаха. Высокий, полный, осанистый. Длинные волосы падали на плечи, седая небольшая борода, на светлом лице печать отрешённости и учёности, а глаза — глубокие, пронзительные. То был иеромонах Леонид Наголкин, приехавший по делам Оптиной пустыни. Дмитрий поколебался и подошёл к старцу. Сколько длилась их беседа, он не заметил, но судьба его была решена.

— Сердце вырвал у меня отец Леонид! — рассказывал он пришедшему навестить Чихачеву. — Решено: подаю в отставку и последую старцу. Ему предамся всею душою и буду искать единственно спасения души в уединении.

Растерялся Чихачёв. И ему того же хотелось, да страшно...

Глава 6 ДИВЕЕВСКИЕ СЁСТРЫ

В мае 1827 года в приёмный час митрополита на Троицкое подворье приехала Маргарита Михайловна Тучкова, вдова бородинского героя. В кабинет вошла хрупкая, маленькая женщина, простое и приятное лицо её было бледно, а взгляд странен. Филарет знал о перенесённом ею новом горе — кончине пятнадцатилетнего сына Николая, единственной её надежды и опоры.

Тучкова не плакала. Ровным голосом она просто рассказывала, как Николушка простудился, как лечили его доктора, как сама сидела у его постели, как дорогой мальчик потянулся к ней в последний миг, будто желая что-то сказать... Странность её взгляда состояла в отрешённости от внешнего. Тучкова, казалось, не видела ничего вокруг, а пристально всматривалась во что-то иное.

К горю людскому привыкнуть нельзя. А к кому идут люди с горем? К духовным лицам. Филарет за годы своего служения принял в своё сердце множество печалей и горестей, знал, что помимо утешения следует помочь человеку делом выйти из безысходной тоски.