Век Филарета

Николай вернулся в храм и подошёл к стоявшей на коленях матери. Опустился рядом на колени, и Мария Фёдоровна, лишь взглянув на лицо сына, поняла, какую новость привёз курьер. Машинально открыла письмо от невестки, глаза механически скользили по строчкам: «...Наш ангел на небесах, а я ещё прозябаю на земле. Мог ли кто подумать, что я, слабая и больная, могла его пережить? Матушка, не оставляйте меня, я совершенно одна на этом скорбном свете...»

У Марии Фёдоровны ослабли ноги, и она никак не могла подняться. Церковь глубоко ахнула. Службу прервали. Коридоры Зимнего наполнились звуками рыданий, загудели от гаданий и пересудов.

На спешно созванном заседании Государственного совета великий князь Николай Павлович, холодея от волнения, предъявил свои права на престол. Был вскрыт пакет с ещё недавно секретными документами, а вскоре те же бумаги были привезены из Синода и Сената. Но, казалось бы очевидное, дело застопорилось.

Генерал Милорадович в оглушительной тишине заявил, что если бы Александр Павлович действительно намеревался сделать своим преемником Николая Павловича, то при жизни опубликовал бы такого рода манифест. Тайные же документы не имеют юридической силы, ибо нарушают изданный Павлом I закон о престолонаследии. Гвардия воспримет вступление Николая на престол как попытку узурпации власти.

Двадцатидевятилетний Николай смотрел на почтенных сановников и генералов, подавляя в себе ярость и отчаяние. Ему, да и покойному брату, и в голову не могло прийти, что может быть оспорена воля государева. Но делать было нечего. Теперь для воцарения Николай должен был предъявить официальное отречение Константина Павловича на данный момент. В Варшаву полетели курьеры, а пока Николай официально присягнул императору Константину I и привёл к присяге гвардию, двор, Государственный совет, Сенат и Синод.

Владыке Филарету сказали о кончине Александра Павловича 28 ноября. Утром следующего дня он отправился к московскому генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну и объявил ему о давнем отречении Константина.

— Вы ошеломили меня своим известием, владыко, — потирая лоб, сказал князь. — Всё в такой тайне... Да знает ли сам великий князь Николай о существовании сего акта?

Архиепископ молчал. Знать точно он не знал, а догадки тут были опасны.

   — Как же быть? — растерянно вопрошал князь. — Может так статься, что мы получим из Варшавы манифест о вступлении на престол Константина Павловича прежде, нежели из Петербурга — о вступлении Николая Павловича. Как же присягать?.. Владыко, вразумите!.. А знаете что, я сам хочу увидеть эти бумаги. Я руку государя хорошо знаю — едемте в Успенский собор!

   — Ваше сиятельство! Дмитрий Владимирович! — Филарет был озадачен не менее генерал-губернатора, но сохранял трезвость ума. — Ехать нам не следует. Из сего могут возникнуть молвы, каких нельзя предвидеть, и даже клеветы, будто что-то подложено к государственным актам или изъято.

   — Да-да, вы правы!.. Без сомнения, вы правы, — согласился князь. — Но как же быть с присягой?

   — Наберёмся терпения и будем ждать вестей из Петербурга. Может, уже сегодня к вечеру будет курьер?

   — А если из Варшавы?

   — На Варшаву не будем обращать внимания.

И верно, в седьмом часу вечера к подъезду генерал-губернаторского дома на Тверской примчалась коляска с адъютантом Милорадовича графом Мантейфелем. В письме Милорадович излагал непременную волю великого князя Николая о принесении присяги Константину Павловичу без распечатывания «известного пакета». Голицын тут же послал за Филаретом.

   — Владыко, надо присягать, а?

   — Дело нешуточное. Что значит письмо? Нужен государственный акт или указ Святейшего Синода, без коих нельзя решиться, — отвечал как давно обдуманное архиепископ.

   — Воля ваша, владыко, а всё ж таки присягать надо, — заколебался Голицын. — Нельзя быть одному императору в Петербурге, а другому в Москве.

   — Да ведь я же вам сказал о воле покойного государя. Надо ждать.

   — Видимо, не без важных причин оставлен был сей акт без действия, — пытался убедить себя и архиерея генерал-губернатор, — Князь Александр Николаевич Голицын в Петербурге, три копии акта, верно, уже достали... Надо присягать. Иначе нас бунтовщиками сочтут.

Смолчал владыка. Прояви Николай решительность и твёрдость, не волновалась бы сейчас Россия, а тихо предалась скорби. Но коли в Зимнем потеряли голову, не ему из Троицкого подворья их вразумлять.

   — Будем присягать, ваше сиятельство.

30 ноября, в день памяти святого Андрея Первозванного, в Успенском соборе Кремля собралось высшее московское духовенство. В 11 часов от генерал-губернатора архиепископу дали знать, что Сенат составил определение и идёт к присяге. Тогда начальным благовестом в успенский колокол дано было церковное извещение столице о преставлении государя Александра Павловича, а вслед за тем в Успенском соборе произошла присяга.