Веер

Бытует мнение, что самым гнусным преступлением на свете является убийство детей. Убийство стариков вызывает презрительное возмущение, но уже не будит инфернального ужаса. Убийство женщин также воспринимается крайне неодобрительно – как мужчинами (за что женщин убивать-то?), так и женщинами (все мужики – сволочи!).

А вот убийство человека мужского пола, с детством распрощавшегося, но в старческую дряхлость не впавшего, воспринимается вполне обыденно.

Не верите?

Ну так попробуйте на вкус фразы: «Он достал парабеллум и выстрелил в ребенка», «Он достал парабеллум и выстрелил в старика», «Он достал парабеллум и выстрелил в женщину» и «Он достал парабеллум и выстрелил в мужчину». Чувствуете, как спадает градус омерзительности? Первый тип явно был комендантом концлагеря и эсэсовцем. Второй – карателем, сжигающим каждое утро по деревеньке. Третий – офицером вермахта, поймавшим партизанку с канистрой керосина и коробкой спичек возле склада боеприпасов.

А четвертый, хоть и стрелял из парабеллума, легко может оказаться нашим разведчиком, прикончившим кого-то из трех негодяев.

Так вот люди в черном явно не были озабочены укреплением своего реноме. В небольшой комнате – я мысленно определил ее как курительную – я увидел три неподвижных тела. Старуха, молодая женщина и мальчик-подросток.

Всему есть свое место и время. Истязаниям пристало твориться в пыточных камерах темных подземелий. Среди мягких кресел и диванчиков (будь они хотя бы кожаными, а не из розового шелкового шенилла) и журнальных столиков с хрустальными пепельницами неподвижные окровавленные тела выглядят особенно омерзительно.

А еще – очень тошнотворна смесь запахов хорошего табака и свежей крови…

Повинуясь инстинкту защиты слабого, я первым делом подошел к голому по пояс подростку, привязанному к креслу. Мальчишке было лет четырнадцать-пятнадцать, на возраст невинного ребенка он уже проходил с трудом, но все-таки… А вот привязали его как-то картинно, так тупые злодеи связывают смелых юных героев в детских фильмах, затрачивая метров десять толстой веревки и совершенно не гарантируя результата. Ноги примотаны к ножкам кресла, руки – к подлокотникам, еще несколько петель вокруг пояса и петля на шее.

И повсюду – кровь. На мешковатых штанах из темно-коричневой ткани, на прыщавом мальчишеском лице. Кровь совсем свежая. Но многочисленные порезы – на лице, на руках, на торсе – уже не кровоточат.

Я осторожно прижал пальцы к сонной артерии. И почувствовал слабое редкое биение.

– Он жив, – удивленно сказал я.

– Чего? – Котя все еще стоял в дверях. – Да из него вся кровь вылилась!

– Пацан живой. – Я встал. – Куча мелких порезов, но ничего страшного. Развяжи его и положи на диван…

Сам я отправился к женщине. Та же самая картина: неглубокие порезы, кровоподтеки. Крови потеряла много, мне показалось, что ковер под ногами влажно хлюпает. Но живая.

– Какой идиот завязывал узлы? – ругался Котя, стаскивая веревки с пацана. – Снять как нечего делать…

– Они не только глупые, они еще и целомудренные, – сказал я, глядя на женщину. – Не потрудились даже одежду снять…

Конечно, в пыточном деле я профан. Но если уж взялся кого-то мучить и тыкать ножиком, то разумно вначале жертву раздеть. Во-первых, видно результат своей работы. Во-вторых, голый человек уже заранее напуган и унижен.

А тут – с пацана сняли только рубашку, женщину вообще не рискнули раздеть.

У старухи – ей было за шестьдесят, не меньше, – я тоже нашел пульс. Пожалуй, из троицы она была самой колоритной. Если пацан был типичным подростком, которому в пору рекламировать лосьон от угревой сыпи, женщина походила на обычную домохозяйку лет сорока, то старуха скорее напоминала маститую актрису в возрасте. Я не о внешности, а о том редком типе харизматичных женщин, которые с годами утрачивают внешнюю привлекательность, но обретают внутреннюю силу. Старая, но крепкая; с лицом морщинистым, но фактурным; с седыми, но густыми и ухоженными волосами. Среди русских женщин такие редкость – обычно они превращаются либо в затюканных, либо в сварливых бабок. Среди западных тоже, они в большинстве своем мигрируют в сторону бодрых туристок в шортах и с фотоаппаратом.

Убрав руку, я в задумчивости отступил от кресла.

Старуху пытали меньше всего. Несколько синяков – будто размашисто, но неумело били по лицу. Несколько порезов на шее – скорее всего запугивали, прижимая нож к горлу. Роскошное (но предусмотрительно глухое) платье из шелка цвета морской волны даже не было запачкано.

– Странно, – неожиданно сказал Котя. – Как в анекдоте.

– В каком?

– Ну, где бабка наняла наркоманов свинью зарезать… А те выходят из сарая и говорят: «Зарезать не зарезали, но покоцали»!

– Притащи сюда какой-нибудь труп, – попросил я.

– Чего? – Котя вздрогнул. – Чего-чего?

– Приволоки труп, трудно, что ли? – спросил я. – Не хочется мне этих без внимания оставить… Или я схожу, а ты за ними посмотришь?

Котя сглотнул. Поглядел на три неподвижных тела, на пролитую повсюду кровь. И вышел в большую залу.