Ведун

– Мне совсем не хотелось бы ссориться с тобой, Сакси.

Он вздохнул:

– И мне с тобой, сестрица.

Бёдвильд сказала:

– Но если это всё-таки случится, можно ли мне попросить тебя промолчать о том, что ты, как тебе кажется, знаешь?

Сакси нахмурился.

– Значит, тебе можно говорить, а мне нельзя?

– Я-то не скажу, – ответила Бёдвильд, и он знал, что так оно и будет. – Но вот если ты проболтаешься, мне придётся хуже, чем пришлось бы тебе, если бы это я проболталась.

– Почему?

Бёдвильд сказала:

– Не знаю. Просто мне будет плохо, вот и всё.

Тогда Сакси поднял голову и гордо сказал:

– Клянусь тебе бортом лодьи, пусть он отвалится у неё посреди моря. Клянусь тебе краем щита, пусть он рассыплется в прах от первого же удара. Клянусь тебе конским хребтом, пусть он меня не снесёт. И ещё сталью меча – пусть я никогда не возьму его в руки, если хоть полслова скажу кому-нибудь обо всём этом деле!

В ту осеннюю ночь, на борту боевого корабля, не было ничего прекраснее рук отца, лежавших на её плечах, – рук добрых, сильных, родных! И заскорузлой кожаной куртки, к которой она прижималась лицом, ощущая идущий от неё запах всех солёных морских ветров…

Но золотое колечко оставалось на своём месте. И иногда словно бы тихонько сжимало её палец, напоминая: я здесь…

Бёдвильд помнила.

Иногда она поглядывала в сторону моря. Туда, где в осенних дождях, а потом в зимних метелях угадывались хмурые скалы острова Севарстёд. И ей казалось, будто кто-то смотрел с этих скал на серые морские волны и ждал, дождаться не мог маленького паруса, сшитого из старого плаща…

Зима принесла холода, туманы и снегопады. Люди вытащили из сараев лыжи и сани, а на вершинах гор появились снежные шапки.

Однажды Бёдвильд услышала, как Нидуд, вернувшись из очередной поездки на остров, сказал старому Хильдингу:

– Крыша в хижине протекает.

Хильдинг ответил:

– Вот и я заметил, что он стал кашлять. Да и дров сжёг больше обычного.

Нидуд сказал:

– Надо будет как-нибудь починить эту крышу.

После этого Бёдвильд целый день только и думала, что о дырке в крыше лачуги; и ещё о том, что Волюнд, конечно, сидел прямо под этой дырой, потому что его не пускала слишком короткая цепь. И кашлял, кашлял, уткнувшись лицом в костлявые худые колени…

Под вечер она твёрдо решила побывать на острове ещё раз. И как можно скорей. Она отвезёт Волюнду вкусную еду и меховое одеяло. А там пусть будет так, как это угодно судьбе.

Однако в ту же ночь налетела такая лютая непогода, что ни один разумный человек носу не высовывал из дому без крайней нужды. Не говоря уж о том, чтобы куда-нибудь ехать. И Бёдвильд осталась сидеть у тёплого очага. Сидеть и представлять, как страшно, наверное, было на острове, в каменной хижине, заметённой по крышу. Как жутко и тоскливо выл за стенами ветер, и летели в дымовое отверстие пригоршни холодного снега…

Дней через пять после начала шторма Нидуд сказал:

– Как тебе кажется, Хильдинг, когда у него должны были кончиться дрова?

Ярл подумал и ответил:

– Если он жёг их как всегда, то два дня назад. Но я надеюсь, что он сделался бережлив.

– А еда? – спросила, подойдя, многомудрая Трюд. – Я же помню, сколько я посылала!

Мужчины посмотрели сперва на неё, потом друг на друга, и Нидуд хмуро сказал:

– Всё равно сейчас ехать нельзя.

Бёдвильд при этих словах не выдержала и расплакалась. Умрёт на острове Волюнд, и уйдёт что-то очень важное из её жизни навсегда. Нидуд заметил слёзы дочери и сказал:

– Хоть бы скорее кончилась эта буря! Если он не погибнет, я велю ему сделать ожерелье для нашей Бёдвильд.

Когда тучи наконец исчерпали свой гнев, Нидуд конунг немедленно поехал на остров. Бёдвильд проводила его со слезами. Она плакала и страшилась, что сама себя выдаст. Но ни у кого не шевельнулось и мысли, что дочь конунга могла так убиваться из-за кузнеца! Владычица Трюд даже обронила нечастую похвалу. Она сказала:

– Хорошая хозяйка будет из тебя, Бёдвильд.

Ей, верно, казалось, что Бёдвильд боялась лишиться столь редкостного раба, как хромой мастер, сидевший на острове. А Нидуд конунг, едва поставив ногу на берег, подозвал к себе дочь. И при всех надел на неё золотое ожерелье, украшенное перламутром. Он сказал:

– Я обещал и исполнил. Носи и не снимай даже в хлеву!

Волюнд был жив… Бёдвильд смутилась и пролепетала:

– Оно же запачкается…

Конунг улыбнулся.

– Пусть пачкается. Люди скажут: вот Бёдвильд, дочь конунга ньяров! Как же он одевает её в праздник, если она и коров доит вся в золоте!

Но Бёдвильд всё-таки сняла ожерелье, чтобы рассмотреть его наедине. Сделано оно было, конечно, бесскверно; но колечко на её пальце так же от него отличалось, как белый лебедь, парящий высоко в синеве, – от пёстрой утки, выкормленной под опрокинутой корзиной. Почему так?

И ещё показалось, будто Волюнд хотел ей что-то сказать.

А потом подошла середина зимы и весёлый праздник Йоль, после которого день вновь начинает расти. Нидуд конунг пригласил к себе множество гостей и стал почти ежедневно ездить на остров Севарстёд, готовя подарки. Однажды Бёдвильд спросила его: