Ведьмин вяз

– Хватит. – Хьюго со стуком поставил чашку на стол, и я вздрогнул, голос его прозвучал энергично и уверенно, совсем как в те дни, когда я был ребенком, твердый, как дуб, – голос, от которого мы застывали как вкопанные и мигом прекращали ругаться или шалить. – Это зашло слишком далеко.

Я не мог выдавить ни слова. Я вдруг почувствовал со стыдом, что вот-вот расплачусь.

– Больше не думай об этом. Я разберусь. – Он опустил ладонь на стол, оттолкнулся и встал. – Но сначала нам с тобой нужно поесть. Омлет, будешь-будешь, никуда не денешься, понимаю, не хочется, но после сам же мне спасибо скажешь. Мы спокойно позавтракаем. Потом ты примешь душ, а я со всем разберусь, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.

Я понимал, что это вряд ли возможно, но мне так хотелось ему верить. Хьюго стоял спиной к лившемуся из окна свету, лицо в тени, скрюченная рука сжимает трость, волосы свисают до плеч, полы халата разлетелись – фигура с карты таро, воплощенное предзнаменование. Не в силах вымолвить ни слова, я вытер слезы ладонью.

Хьюго доковылял до холодильника и принялся доставать продукты: яйца, сливочное масло, молоко.

– С сыром, ветчиной и, может, со шпинатом… Конечно, неплохо было бы зажарить большую яичницу с беконом, колбасой, вареной картошкой и прочим, но у нас ничего этого нет.

– Прости меня, – наконец выдавил я. – Прости, пожалуйста.

Он и ухом не повел.

– Иди-ка порежь ветчину. А то рука совсем не держит.

Я послушно подошел к столу, отыскал нож и принялся за ветчину. Обезболивающие подействовали, голова уже не разламывалась, но была как чужая, казалось, будто внутри плавник, туман, паутина да цветочный пух.

Хьюго разбил в миску четыре яйца, взбил венчиком.

– А теперь сюрприз, – бодро произнес он. – Я все ждал, пока ты придешь в себя. Ты не поверишь.

Я изобразил любопытство, уж такую малость я мог для него сделать.

– Да?

– Я разгадал тайну миссис Возняк. – Он расплылся в улыбке.

– Не может быть, – удивился я.

– Еще как может. В ноябре 1887 года Хаскинс, ну, тот, который вел дневник, написал, что жена совсем замучила его проблемами своей родни. Жалуется он в дневнике беспрерывно, и сперва я на эти строки внимания не обратил, даже хотел перелистнуть целый раздел, но, к счастью, все-таки прочитал. Сестра его жены, что жила в Клэре, – понимаешь, почему я сразу же насторожился? – надумала отправить к Хаскинсам в Типперэри свою шестнадцатилетнюю дочь – погостить несколько месяцев. И вот Хаскинс возмущается – придется ее кормить, – а еще негодует, потому что девица может пагубно повлиять на его детей, которым на тот момент было три, четыре и семь лет, я не очень понял, какого рода пагубное влияние он имел в виду. Разве что… – Хьюго приподнял бровь – смекаешь? – и бросил кусок сливочного масла на сковородку.

Я не сразу выудил из болота в голове догадку:

– Она была беременна?

– Ну, трудно утверждать наверняка, Хаскинс от злости писал как курица лапой и дважды подчеркивал едва ли не каждое слово, но, судя по разглагольствованиям о стыде, бесчестье и позоре, скорее всего, да. Будь добр, передай мне соль и перец.

Я протянул Хьюго солонку и перечницу, дивясь его невозмутимости. Может, он просто забыл наш разговор и вечером снова спросит, когда вернется Мелисса?

– Спасибо. А теперь, – он энергично посолил и поперчил омлет, – угадай, как фамилия племянницы?

– Неужели Макнамара?

– Именно. Элейн Макнамара. – Довольно прищурясь, он с улыбкой убавил газ. – Вроде бы в родословных ее имя еще не встречалось? Или встречалось?

– Насколько я помню, нет.

– Ничего, найдем. Ну а потом, – он вылил яйца на сковородку, они зашипели, заскворчали, – я принялся листать дневник, мне не терпелось отыскать упоминание об О’Хаганах, чтобы подтвердить свою догадку. И в начале 1888 года мистер Хаскинс пишет, что их чудесные соседи, семейство О’Хаган, не прочь “прикрыть позор Элейн”. Сделать это было просто: точность записей о рождении тогда никого не заботила, так что О’Хаганы вполне могли пойти к регистратору и записать младенца на себя, и никто бы не потребовал доказательств, что это действительно их ребенок. Старина Хаскинс не очень этому обрадовался, по его мнению, Элейн слишком легко отделается, не осознает чего-то там, кажется, “глубины своего падения”, сам он куда охотнее отослал бы ее в Дом матери и ребенка. Но, сдается мне, в конце концов жена его переспорила.

Безмятежное журчание его голоса, аппетитный запах жарящихся яиц, яркая холодная синева неба за стеклянными дверями. Я вспомнил первый свой день здесь – как мы сидели вдвоем в кабинете, дождь стучал в окно, Хьюго что-то рассказывал, я же размышлял о том о сем.

– Пока это все, что удалось раскопать, – сказал Хьюго, – потом я услышал, что ты встал. Но в целом неплохо, утро прошло продуктивно.

Он смотрел на меня едва ли не робко.

– Вот это да. – Я заставил себя улыбнуться. – Поздравляю.

– И я тебя. Это наша общая заслуга. Надо отметить, у нас найдется просекко или что-нибудь похожее? Или у тебя и без того голова кругом?

– Нет, давай отметим. Кажется, что-то такое оставалось.