Ведьмин век

…В какой-то момент она решила, что инквизитор везет ее, чтобы сдать в изолятор; к обычному дискомфорту его близкого присутствия добавилось тягостное чувство обреченности. И с этим чувством Ивга провела на заднем сидении всю не очень длинную, но и не короткую дорогу.

Сбоку на ветровом стекле была приклеена картинка с развеселой, хвостатой ведьмой верхом на помеле. Картинка показалась Ивге дурной приметой, знаком странного, изуверского чувства юмора; некая ржавая пружина, все сжимавшаяся и сжимавшаяся у нее внутри, напряглась до последнего предела.

Инквизитор вел машину подчеркнуто неторопливо, внимательно, корректно, как ученик, второй раз усевшийся за руль; скоро центр, в котором Ивга худо-бедно ориентировалась, остался позади, и потянулись пригородные районы — однообразные, пыльные, совершенно чужие. Миновав знак, сообщающий о пересечении городской черты, инквизитор повернул направо, и дорогая мощная машина величественно выкатилась на разбитую проселочную дорогу.

Желтое здание обнаружилось за молодой елочной посадкой — приземистое, двухэтажное, похожее одновременно и на тюрьму и на коровью ферму; Ивга обхватила плечи руками.

— К сожалению, мне придется кое-что тебе показать, — не оборачиваясь, бросил инквизитор. — Именно то, что тебе надлежит увидеть.

Ивга по смотрела на его затылок — ухоженный, волосок к волоску. И больше всего на свете ей захотелось садануть по этому затылку тяжелым молотком.

Высокомерный вершитель судеб. «Шестьдесят два процента», «тридцать восемь процентов»… «Именно то, что тебе надлежит увидеть». По какому праву он обращается с ней, как с лабораторной свинкой? Нет, как с микробом. Как с болезнетворным микробом, а он — добрый доктор…

Приступ ярости оказался внезапным и беспричинным. Просто лопнул тугой пузырь, вместилище ее потерь, унижений и страхов.

Кажется, ее зубы хрустнули. Кажется, глаза застлала красная пелена; невероятно, как в одном человеческом существе может помещаться столько ненависти. Непонятно, как она смогла вынести такое — молча и неподвижно. Со стиснутыми зубами.

Но уже в следующую секунду она вцепилась в волосы сидевшего за рулем мужчины.

Вернее, чуть было не вцепилась. Потому что в последний момент он ушел в сторону, поймал ее руку и резко дернул на себя. Машина вильнула; рука инквизитора обхватила ее за шею и вдавила лицом в твердое плечо.

— Палач!..

Она рванулась. Машина вильнула снова; Ивге показалось, что сейчас она кувыркнется вперед и упадет на руль, пробив ногами ветровое стекло.

— Палач! Собака! Гад! Сволочь! Пусти-и…

Рот ее оказался зажат жесткой обшивкой сидения. Руки, взявшиеся было царапать и рвать, ослабели от боли; боль была такая, будто голову выворачивают из плеч, как пробку с бутылки.

— Палач!..

Машина замедлила ход, потом остановилась. Ивгу выпустили; прядь ее рыжих волос зацепилась за пуговицу на его воротнике и, отпрянув назад, она чуть не сняла с себя скальп. Так, что на глаза мгновенно навалились слезы.

— Всех вас, — прошипела она сквозь боль. — Всех вас, сволочей… Ненавижу. Раздавить, как клопов… Палачи…

Она на минуту ослепла. Может быть, из-за пелены слез, а может быть, у нее просто потемнело в глазах; дверца, на которую она навалилась в поисках выхода, вдруг поддалась, и Ивга вывалилась из машины на обочину.

Туман перед глазами разошелся. Специально для того, чтобы Ивга увидела лежащий неподалеку камень; скрючившись от боли, подняла и швырнула. Боковое стекло роскошной машины пошло сотней трещин, перестало быть прозрачным, перестало быть стеклом; Ивга ощутила мгновенную свирепую радость; камней больше не было, она набрала полную горсть щебенки:

— Я… тебя… трогала? Я что-то тебе сделала?! Я преступница? Воровка? Да я в жизни… и ты мне будешь указывать? Назару… Я что, кому-то чего-то должна?!

На узкой дороге не было ни одной машины, только по шоссе, оставшемуся в отдалении, полз серый грузовик. Далеко в поле бродила бездомная собака, а инквизитор стоял, оказывается, рядом, стоял, прислонившись к капоту, и сверху вниз глядел на сидящую Ивгу.

— Я тебя не боюсь, — она бестрепетно посмотрела прямо в его сузившиеся глаза. — Я никого не боюсь. Понял, гад?

Инквизитор молчал.

Она с трудом поднялась — не хотелось быть перед ним как бы на коленях.

— Ты… мерзавец. Ты… ничего… а у нас бы сын родился! С Назаром! Теперь уж все, теперь уж… ты рад? Что мы не будем… что у нас не будет… никогда… что я теперь… ни-когда!.. А ты радуйся. Потому что ты… Ты кого-нибудь когда-нибудь любил?.. Ты не умеешь, душа у тебя налысо стрижена, под ноль…

Ей вдруг явственно, остро представилось утро с пятнами солнца, лежащего на полу, с приглушенным звоном посуды, с жужжанием кофемолки, с запахом молока. Она ощерилась, прогоняя видение; челюсти ее сводило от ненависти. Как от неспелого, твердого крыжовника.

— Я же ничего не хотела! Ничего особенного! Только, чтобы меня в покое… чтобы дали просто жить… миллионы людей спокойно живут! Но вот какая-то мразь решила, что я так, червячок… Змеенышем уродилась… Да?!

Ей казалось, что слезы на ее глазах вот-вот закипят. Такие они были горячие.