– Госпожа Литта… – девушка, вместо того, чтобы покраснеть, побледнела, словно покойница. – Прошу вас… Вы ведь уже меня за это наказали… Сколько раз можно наказывать за одну и ту же вину? Не приказывайте мне…
– Рассказывай!
– Тише, Коралл, – отмахнулась Йеннефер. – Не обижай ее. Не так уж это интересно.
– Вот в это я как раз не поверю, – зло усмехнулась Литта Нейд. – Но хорошо, девушку я прощаю, я ей действительно уже назначила наказание, извинения приняла и позволила продолжить обучение. Да и перестали меня радовать ее бубнеж и признания. Если коротко: она втюрилась в ведьмака и сбежала с ним. А он, когда наскучила, бросил Мозаику. Однажды утром она пробудилась в одиночестве. От любовника и постель остыла, и след пропал. Ушел, поскольку был должен. Развеялся, словно дым. Умчался с ветром.
Белокожая девушка, хотя и казалось это невозможным, побледнела еще сильнее. Руки ее тряслись.
– Оставил цветы, – тихо сказала Йеннефер. – Букетик цветов. Правда?
Мозаика подняла голову. Но ничего не ответила.
– Цветы и письмо, – повторила Йеннефер.
Мозаика молчала. Но румянец медленно возвращался на ее лицо.
– Письмо, – сказала Литта Нейд, глядя на девушку с интересом. – О письме она мне не говорила. Не вспоминала о нем.
Мозаика сжала губы.
– Значит, поэтому, – закончила с притворным спокойствием Литта. – Поэтому ты вернулась, хотя понимала, что наказание будет суровым, куда суровей того, что ты понесла на самом деле. Это он велел тебе вернуться. Если бы не он – ты бы не возвратилась.
Мозаика не ответила. Йеннефер тоже молчала, накручивая на палец черный локон. Внезапно подняла голову, взглянула в глаза девушке. И улыбнулась.
– Он приказал тебе ко мне вернуться, – сказала Литта Нейд. – Приказал вернуться, хотя представлял, что тебе может грозить. Этого я от него, признаюсь, не ожидала.
Фонтан журчал, пахло мокрым камнем. Пахли цветы, пах плющ.
– Этим он меня застал врасплох, – повторила Литта. – Этого я от него не ожидала.
– Потому что ты его не знаешь, Коралл, – спокойно ответила Йеннефер. – Совершенно не знаешь.
Глава двадцатая
Мальчишка с конюшни получил полкроны еще вчера, лошади ждали, оседланные. Лютик зевал, почесывая в затылке.
– Боги, Геральт… Нам и вправду нужно выбираться в такую рань? Ведь еще темно…
– Уже не темно. В самый раз. Солнце встанет самое большее через час.
– Только через час. – Лютик взгромоздился в седло мерина. – Я бы этот час лучше поспал…
Геральт взлетел в седло, подумав, бросил конюшонку еще полкроны.
– Нынче август, – сказал. – От восхода до заката каких-то четырнадцать часов. Я бы хотел за это время уехать как можно дальше.
Лютик зевнул. И словно только сейчас увидал расседланную кобылку в яблоках, стоявшую в стойле. Кобылка махнула головой, словно желала о себе напомнить.
– Погоди, – задумался поэт. – А она? Мозаика?
– Она с нами дальше не едет. Мы расстаемся.
– Как так? Я не понимаю… Будь добр, поясни, пожалуйста…
– Не буду добр. Не сейчас. По дороге, Лютик.
– Ты точно знаешь, что делаешь? Осознаешь в полной мере?
– Нет. Совершенно не осознаю. И ни слова больше, я не желаю об этом нынче говорить. Едем.
Лютик вздохнул. Тронул мерина. Оглянулся и вздохнул снова. Был поэтом, потому имел право вздыхать сколько пожелает.
Трактир «Тайна и Шепот» весьма недурно смотрелся на фоне зари, в туманном свете раннего утра. На ум приходил тонущий в мальвах, окруженный вьюнком и плющом двор феи, лесной храм тайной любви. Поэт задумался.
Вздохнул, зевнул, откашлялся, сплюнул, завернулся в плащ, тронул шпорами коня. Из-за этих нескольких мгновений задумчивости он поотстал. Геральт был едва виден в тумане.
Ведьмак ехал быстро. И не оглядывался.
– Пожалуйста, вот вино, – корчмарь поставил на стол фаянсовый кувшин. – Яблочное из Ривии, как вы и хотели. А жена просила узнать, как господа находят свининку.
– Находим ее в каше, – ответил Лютик. – Время от времени. Не так часто, как нам хотелось бы.
Корчма, к которой они под конец дня добрались, именовалась, как извещала цветистая вывеска, «Под Вепрем и Оленем». Но обещания подобной дичи так и оставались обещаниями, в меню ее было не сыскать. Местным фирменным блюдом оставалась каша с кусками жирной свинины и густой луковой подливкой. Лютик, похоже, из принципа, покрутил чуток носом на слишком плебейскую, на его взгляд, пищу. Геральт не жаловался. Свининка была вполне себе, подлива оказалась сносной, а каша – дошедшей: и вот это последнее удавалось далеко не каждой кухарке из придорожных корчем. Все могло быть куда хуже, особенно учитывая, что выбор-то – ограничен. Геральт настаивал, что они должны преодолеть за день как можно большую дистанцию, и на постоялых дворах, мимо которых проезжали раньше, останавливаться не хотел.