ВЕДЬМАК

Она влетела во двор со всего разгона, под звон копыт, остановила кобылу так, что несколько мгновений копыта скользили по плитам с протяжным скрежетом. Остановилась совсем рядом с поджидавшими у башни эльфками. Чуть ли не наехав на них. Это доставило ей удовольствие, потому что две из них, обычно невозмутимые и бесстрастные, сейчас невольно попятились.

— Не бойтесь, — фыркнула она. — Не задавлю. Если не захочу.

Эльфки быстро успокоились, лица снова разгладились, глаза стали равнодушно-самоуверенными.

Цири соскочила, — вернее, спорхнула с седла. В глазах у нее был вызов.

— Браво, — сказал светловолосый эльф с треугольным лицом, выходя из тени под аркой. — Отличный спектакль. Loc’hlaith.

Когда она вошла в Башню Ласточки и оказалась среди цветущей весны, он назвал ее так же. Loc’hlaith. Но это было давно, и на Цири такие вещи уже перестали действовать.

— Никакая я не Владычица Озера, — огрызнулась она. — Я тут — пленница. А вы — тюремщики! И нечего суп-ритатуй именовать консоме-де-валяем[77]. Надо называть вещи своими именами. А ну-ка! — бросила она одной из эльфок. — Лошадь протереть. Когда остынет, напоить. И вообще — позаботиться!

Светловолосый эльф едва заметно улыбнулся.

— Действительно, — сказал он, глядя, как эльфки, не вымолвив ни слова, отводят лошадь в конюшню. — Ты тут — всеми обижаемая, бесправная узница, а они — строгие тюремщики. Невооруженным глазом видно.

— За что купил, за то и продал. — Она подбоченилась, задрала нос, смело глянула ему в глаза, бледно-голубые, как аквамарины, и не очень строгие. — Обращаюсь с ними, как и они со мной. А тюрьма есть тюрьма!

— Ты удивляешь меня, Loc’hlaith.

— А ты меня, видать, за дурочку держишь! И даже не представился.

— Извини. Я — Crevan Espane aep Caomhan Macha. Я, если ты знаешь, что это значит, — Aen Saevherne.

— Знаю. — Она не смогла полностью скрыть удивления. — Знающий. Ведун… Эльфий чародей.

— Можно сказать и так. Для удобства я пользуюсь более коротким, но равнозначным именем: Avallac’h. Так ты и можешь ко мне обращаться.

— Кто тебе сказал, — нахмурилась она, — что мне вообще захочется к тебе обращаться? Ведун ты или нет, все едино — надзиратель, а я…

— Узница, — саркастически закончил он. — Это я уже слышал. К тому же узница, с которой скверно обращаются. Разгуливать по округе тебя, видимо, принуждают силой, меч на спине ты носишь в наказание, как и модную и достаточно дорогую одежду, во много раз более элегантную и чистую, нежели та, в которой явилась сюда. Но, несмотря на столь жуткие условия, ты не сдаешься. Отвечаешь на наносимые тебе обиды резкостями. С величайшей отвагой и запалом бьешь зеркала, представляющие собой выдающиеся произведения искусства.

Она покраснела. Страшно злая на самое себя.

— О, — быстро сказал он. — Можешь бить сколько твоей душе угодно, в конце концов, это ведь всего-навсего неодушевленные предметы. Правда, изготовили их семь столетий назад. Не желаешь ли прогуляться со мной по берегу озера?

Налетевший ветер смягчил жару. Да и огромные деревья и башни давали тень. У воды залива был цвет мутной зелени. Густо покрытая листьями и усыпанная желтыми шариками кувшинок, она больше походила на луг. Водяные курочки-камышницы, покрякивая и кивая красными клювами, быстро кружили вокруг листьев.

— Зеркало… — пробормотала Цири, вертя каблуком влажную гальку. — За него прости. Обозлилась я. Вот и все.

— Ах-ах…

— Они меня третируют. Твои эльфки. Когда я обращаюсь к ним, делают вид, будто не понимают. А когда обращаются ко мне, то говорят специально так, чтобы их не понимала я. Они мною пренебрегают.

— Ты прекрасно говоришь на нашем языке, — спокойно пояснил он. — Но все же для тебя это язык чужой. Кроме того, ты пользуешься hen llinge, а они ellilon’om. Различия невелики, но все же есть.

— Тебя я понимаю. Каждое слово.

— В разговорах с тобой я пользуюсь hen llinge, языком эльфов твоего мира.

— А ты? — Она отвернулась. — Из которого мира ты? Я не ребенок. Достаточно ночью поглядеть на небо. Там нет ни одного знакомого мне созвездия. Этот мир — не мой. Не мое место. Я попала сюда случайно… И хочу выйти отсюда. Уехать.

Она наклонилась, подняла камень, сделала такое движение, будто хочет кинуть его в озеро, туда, где плавали курочки, однако под его взглядом сдержалась.

— Даже если уехать на целое стае, — сказала она, не скрывая огорчения, — я все равно оказываюсь у озера. И вижу эту башню. Независимо от того, в которую сторону поеду, как повернусь, всегда рядом озеро и эта башня. Всегда. От нее невозможно удалиться. А значит, это тюрьма… Хуже, чем яма, чем темница, хуже, чем комната с зарешеченными окнами. Знаешь почему? Потому что сильнее унижает. Ellilon или не ellilon — меня злит, когда надо мной насмехаются и демонстрируют превосходство. Да-да, нечего жмуриться. Ты мною тоже пренебрегаешь и тоже насмехаешься. И еще удивляешься, что я злюсь?

— Я и верно удивляюсь. — Он широко раскрыл глаза. — Безмерно.

Она вздохнула. Пожала плечами.