Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз

— Наконец-то! Наконец ты произнесла слово, которое я уже отчаялся услышать.

— Отрицание? Грех?

— Мы.

— Не понимаю, что…

— Бунтарь-одиночка из Крейг-холла внезапно вливается в коллектив? Осознает себя членом команды? И это наша-то отшельница!

— Как ты не поймешь. Сопротивление безлично. Есть движение, но нет подвижников, есть игра, но нет игроков. У меня нет товарищей, у меня нет даже собственной личности — ее никогда не было, но это к делу не относится. Я всего лишь мельчайший мускул в огромном организме.

— Ха! Да ты самая необычная, неповторимая, единственная…

— Как и все, ты говоришь только о моей коже. И смеешься над ней.

— Что ты, я ее обожаю!

Они расстались, не сказав больше ни слова, и оставшийся вечер Фьеро провел, просаживая деньги в игорном доме.

Не следующую встречу Фьеро принес три зеленые и три золотистые свечи, чтобы украсить комнату перед Лурлиниадой.

— Я не отмечаю религиозные праздники, — заявила Эльфаба, но, сменив гнев на милость, добавила: — Хотя вообще-то красиво.

— Души у тебя нет, — пошутил Фьеро.

— Я не думала, что это так заметно, — серьезно ответила она.

— Ты и правда не веришь в душу?

— Нет, конечно! Какие у меня доказательства ее существования?

— Если в тебе нет души, то откуда у тебя сознание? — не удержался Фьеро, хоть и обещал себе впредь избегать острых тем.

— Как птица выкармливает своих птенцов, не зная ни прошлого, ни будущего? Сознание, дорогой мой, — это всего лишь знание, растянутое во времени. Я зову это инстинктом. Птицы кормят птенцов, не спрашивая себя, зачем они это делают, и не рыдая о том, что их детки — хны-хны — когда-нибудь умрут. Я работаю, руководствуясь звериным стремлением к сытости, безопасности и справедливости. Я как волк: бегу вместе со стаей, потому что так надо. Я незаметна и незначительна, как один из бесчисленных листьев на дереве.

— Учитывая, что твоя работа — терроризм, это самое страшное обоснование террора, которое я когда-нибудь слышал. Ты полностью снимаешь с себя ответственность. Чем ты лучше тех, кто безропотно склоняется перед неизвестной волей какого-то бога, которому не смогли даже подобрать подходящего имени? Если ты отрицаешь идею личности, то автоматически отрицаешь и индивидуальную ответственность.

— И что, по-твоему, хуже? Отрицать идею личности или с помощью тюрем, голода и пыток низводить саму личность? Разве ты побежишь спасать портрет в музее, когда вокруг тебя все горит и гибнут живые люди? Взгляни на мир шире наконец!

— Но невинные жертвы — какая-нибудь безобидная светская дама — это ведь тоже живые люди, а не портреты. Ты сравниваешь несопоставимое — и пытаешься этим оправдать преступления?

— Твоя дама сама выставила себя напоказ, как ходячий портрет, поэтому другого обращения и не заслуживает. А вот в отрицании этого, возвращаясь к нашему прошлому разговору, — и есть твое зло. Я считаю, что если можешь спасти случайного человека, пусть даже эту никчемную даму или промышленника, жиреющего за счет государства, то пожалуйста. Но только не за счет других, более живых, людей. А нет, так нет. Всему своя цена.

— Нельзя же делить людей на «настоящих» и «не очень»!

— Да? — Эльфаба неприятно улыбнулась. — Посмотрим, настоящей ли я для тебя буду, когда снова исчезну. Мой милый.

Она вытянула губы, будто в поцелуе, и Фьеро в отвращении отвернулся.

Тем же вечером, когда они помирились, с Эльфабой случилась истерика. Она металась по кровати в обжигающем поту и не позволяла Фьеро себя утешать.

— Уйди, я тебя недостойна, — стонала она, а позже, когда успокоилась, сказала: — Я так тебя люблю, Фьеро, ты даже не понимаешь… Родиться с талантом или тягой к добродетели — такая редкость в наше время.

Эльфаба была права: он действительно не понимал. Фьеро обтирал ее лоб сухим полотенцем и крепко прижимал к себе. Окошко под потолком затянуло инеем, и они лежали, укрывшись теплым зимним одеялом, чтобы не замерзнуть.

Стоял холодный день, когда Фьеро принес на почту посылку. Детям он отправлял коробку ярко раскрашенных деревянных игрушек, а жене — драгоценное ожерелье. Почтовый обоз шел северным путем, вокруг Великих Кельских гор, и его подарки доберутся до семьи уже весной, когда Лурлиниада давно пройдет. Однако он всегда сможет сказать, что отправлял посылку раньше, и сослаться на почтовые задержки. Если не помешает снег, он к этому времени будет уже дома, расхаживать без дела по узким высоким залам, комнатам и коридорам своего горного замка. Может, тогда его заботу оценят, причем заслуженно, почему нет? У Саримы будет обычная зимняя хандра (отличная от весенней тоски, летней печали и осенней меланхолии). Ожерелье наверняка ее обрадует, хотя бы чуть-чуть.

Фьеро зашел выпить кофе в приглянувшееся кафе, достаточно необычное, чтобы считаться богемным и потому дорогим. Хозяин поспешил извиниться: в оранжерее, где круглый год, обманутые теплом от жаровен, благоухали цветы, прошлой ночью случился взрыв.