Ведьма в Царьграде

Малфрида отшатнулась. Он уже и ранее предлагал ей прислушаться к тому, что говорит о своем Боге, порой в голосе его таилась слабая, почти молящая надежда, что и она может проникнуться истинной верой. Нет, это, право, смешно!

Она так и сказала — мол, не смеши меня, я не предам свою веру, не предам тот мир духов и природной нежити, какой губит ваше христианство.

Никлот поглядел на нее как–то странно.

— Отчего же ты решила, чадо мое, что христианство губит природных духов?

Малфрида даже разозлилась. Металась по келье, задевая полами рясы скамейки, сбивая обутыми в сандалии ногами плетеные циновки по полу. Да как Никлот может сомневаться в том, что христианство губит чародейский мир! Или ему молитвы вообще память отшибли? Забыл, как некогда сам жил в древлянских лесах и сам же учил, что там, где молятся христиане, даже где просто проходят, неся на себе крест, и вода чародейская гаснет, и мавки исчезают, и русалки не появляются у берегов, даже пушевики ходячие становятся обычными корягами. И леса остаются пустыми… обычными. Нет в них волшебства, как нет и волшебных созданий. Разве не так?

Она остановилась, тяжело дыша, и заметила, что Никлот слушает ее с легкой улыбкой.

— Все ты верно говоришь, девочка моя. Да, там, где молятся, мы не видим тех, кто появляется из чащ или водит волшебные круги на траве. Но лесные духи не гибнут. Просто исчезают для глаз людей. Скажи, Малфрида, ты ведь жила одно время в волшебной Навьей роще? Помнишь ее? Так вот, Навья роща — это некий чародейский мир, который существует как бы рядом с нашей жизнью. Там все такое, как у нас, но и совсем отличное. И именно там обитают все эти духи листвы и травы, вод и грозы, там их основная жизнь, а к нам они только приходят оттуда. Явятся, покажутся, напугают, пошалят, а то и зло где принесут. Как те же русалки, какие заманивают неосторожных в заводи, или же лешие, какие легко проходят между мирами, завлекают путников в глухомань, в топи и болота. Для них это шалости, желание развеселить свою скудную душу… Потому что душа у них проста и бесчувственна. Я знаю, что говорю, ибо сам был близок к этому, вот почему все эти существа чародейские и не трогали меня, считая почти своим. Я же к ним входил беспрепятственно. Люди ведь сильнее нежити, более страстно и ярче, чем духи, умеют жить. Ты и сама знаешь, что как бы ни ликовали и ни веселились нелюдские существа, истинную радость они редко испытывают. Как и истинные чувства. Поэтому их и тянет к людям. Смертные им интереснее, горячее, человеческая душа более подвержена переживаниям и чувствам, от которых любит подпитываться бездушная нежить. Страх людей, их удивление, радость или гнев — все манит духов, наполняет переживаниями. И пока люди верят во все волшебное, оно остается рядом, а то и само выходит на людей. Если же начинают верить в Единого Создателя, то христианская вера — более мощная и искренняя — побеждает верования во множество существ, божеств и волшебство. И духи исчезают, потерпев поражение. Они удаляются, уходят в свой зачарованный мир и не появляются более. Однако гибели им нет.

Малфрида слушала с замиранием сердца. Поведай об этом кто иной, а не бывший великий волхв, — не поверила бы. Но Никлот многое знал о том мире, в который она верила, он не мог ошибаться. И ведьма только сказала задумчиво:

— Хорошо, пусть духи и удалятся в свои миры от людей. Но ведь источники воды остаются. Однако уже без своей чародейской силы.

— Да. Просто исчезают питающие живую и мертвую воду волшебные истоки. Но это и хорошо. Я уже говорил тебе, что вечная жизнь убивает душу. А без души жизнь не имеет особой ценности.

Малфрида молчала, осмысливая услышанное. Волшебный мир, который всегда был рядом, казался ей естественным и дорогим, и поэтому она заявила, что тоже является частью волшебного мира. Но ведь при этом она человек!

— Нет, чадо, нет, — со вздохом молвил монах. — Ты не совсем человек, только наполовину. И если ты не избавишься от своей темной сути, если не уничтожишь в себе все темное, что все больше и больше овладевает тобой… Ты превратишься однажды в чудовище.

Он горестно замолчал. Молчала и Малфрида. Ей вдруг стало так жутко, что показалось, будто застыла кровь в жилах. И словно холод пошел… Столь сильный, что даже изморось выступила на пальцах.

В келье было полутемно, но Никлот, вернее монах Евсевий, тут же ощутил идущий от нее холод. Взмахнул широким рукавом рясы, воскликнув:

— Изыди, сатана!

Малфрида отшатнулась, как будто ее толкнули, упала. Ее стало трясти, нервно и сильно, даже зубы застучали. И она не пошевелилась, когда Никлот положил ей руку на голову, стал быстро читать молитву.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, ради милосердия Твоего и молитв, ради Пречистой Твоей Матери и святых Твоих помилуй создание Твое, прими покаяние его и огради от всякого зла. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Малфрида даже представить не могла, что будет вот так покорно сидеть под рукой священника, терпеть его молитвы, вслушиваться в них. А ведь ранее едва ли не бормотанием бессмысленным казались…