Ведьма и тьма

Малфрида поняла, хотя быстрая речь Невены была пересыпана незнакомыми ей словечками. Но эта приветливая женщина вдруг вызвала у нее раздражение. Калокир не сходил у нее с языка – и учтивый господин, и внимательный, и щедрый. Малфрида внимательно присмотрелась к болгарке: не первой свежести, но еще хороша – крепенькая, статная, грудастая. Лицо румяное, светлые глаза глубоко сидят под густыми бровями, нос ровный, подбородок немного оплывший, но этот недостаток скрывает головная повязка, украшенная медными бляшками. И одета она… Калокир о таких нарядах обычно говорил – изысканно. Верхнее платье Невены из хорошего синего сукна с парчовыми вставками на груди и рукавах, а нижнее – край его виден у самых шнурованных башмачков – светлое, с богатой узорчатой вышивкой. Но как уже поняла Малфрида, болгарские женщины любят вышивки не меньше, чем славянки на Руси.

Невена наконец перестала болтать. Похоже, смутилась под пристальным и тяжелым взглядом этой странной женщины. Только добавила, что вода для гостьи уже нагрета, есть и подходящий наряд взамен ее пропотевшего мужского одеяния. Судя по всему, мужская одежда на женщине болгарке не по нраву – вон как косится. Хотя вроде должна бы привыкнуть, что русские бабы в такой расхаживают – те же поляницы, что прибыли с войском, свои штаны и поршни на болгарские юбки менять не торопятся.

И все же надеть после купания длинное зеленое платье и такого же цвета накидку-пенулу[75] византийского кроя было приятно. А еще приятно было знать, что Калокир позаботился о том, чтобы его милая ни в чем не нуждалась. Невена заплела длинные волосы чародейки в косы, уложила их петлями у висков. Служанка помалкивала, не раздражала Малфриду, и она даже позвала ее с собой прогуляться по мощной стене, ограждавшей Доростол. Когда в сумерках они прохаживались у парапета неподалеку от ворот, Малфрида неожиданно стала свидетельницей странной картины: в озаренной множеством факелов арке ворот внезапно появился воевода Волк со своими людьми; они шли кучно, сплоченной группой, никого не замечая, однако воротные стражи – и русы, и болгарские воины – неожиданно преградили им путь.

Малфрида наблюдала сверху, как Волк, словно не замечая скрещенных копий воротных стражей, надвигался на них, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Но тут люди зашумели и у арки показался спешно идущий навстречу «стае» патриарх Пантелеймон. В темной длинной одежде и клобуке, с которого ниспадала развевающаяся наметка[76], он смело шагнул навстречу упырю и, подняв крест, стал зычно возглашать слова молитвы. И случилось неожиданное: только что никого не замечавший Волк отшатнулся, вскрикнул, закрыл лицо, словно в него угодил камень из пращи. Потом согнулся и кинулся прочь, увлекая за собой «стаю».

Малфрида услышала, как рядом кто-то произнес:

– Патриарх Панко – храбрый человек.

Чародейка узнала в говорившем воинского побратима Святослава, варяга Сфенкеля. Худой и рослый, с обритой, как у князя, головой со светлым клоком на макушке, он стоял, опираясь на костыль и поддерживая лежащую на перевязи раненую руку. Видно, нелегко пришлось Сфенкелю, пока удерживал Доростол и боролся с мятежниками.

Встретившись взглядом с чародейкой, он кивнул ей и пояснил:

– В прошлый раз Волк забрал дюжину пленных болгар и увез невесть куда. И никто его волкам не посмел преградить путь – уж больно напористые и лихие. А ведь те, кого он увел из узилища, были не последними в Болгарии людьми.

– И что с ними стало? – полюбопытствовала чародейка.

Сфенкель пожал плечами.

– Одно скажу: тех, кого взял Волк, живыми уже никто не видел. Думаю, великую кровавую жертву он принес богам.

– А ты сам, Сфенкель, видел хоть раз, как он приносит жертвы? – искоса взглянула на варяга Малфрида.

Но воевода ответил, что не его дело – следить за деяниями воеводы Волка, хотя говорят, что тот сам вершит жертвоприношения. Уж больно любит кровь.

«Да, любит, – подумала Малфрида, – но не так, как ты думаешь, Сфенкель».