Ведьма и тьма

Сказал то, что и должен был сказать, помянув оставленного в Болгарии брата Святослава, но князю от этого только горько сделалось. Не было у него веры брату Глебу. Тот был тихоня замкнутый, давно решивший стать христианином. Да и кем ему, тени бесцветной, быть? Матушка хоть и сама крестилась, а с окрещенным Глебом так и не стала дел иметь. Но и не противилась, когда Святослав брата с собой в поход на болгар взял. Даже сказала: хватит Глебу в скитах сидеть да от людей хорониться. Может, побывав в краю христианском, он хоть как-то себя проявит.

И Глеб вроде старался. В сечах, правда, не участвовал, да и куда ему. Однако, когда Святослав наказал ему наводить порядок в покоренных градах, – справлялся. И многих к себе расположил, когда в храмы входил, молился, как иные бояре болгарские. А потом их принимал, вел беседы, вызнавал нужды и начинал восстанавливать то, что во время войны порушено было.

– Ладно, ступай, Свенельд, – тряхнул головой князь, так что рубиновая серьга в ухе закачалась, блеснув алым. – Поговорили – и хватит.

Но воевода все же спросил, сколько думает князь оставаться на Хортице. Святослав выстрелил взглядом из-под выгоревших светлых бровей: сказывал ведь уже! Но все-таки уточнил: после того, как отметят праздник Стрибога[50], сразу и тронутся они. После Стрибогова дня жара обычно идет на убыль. Самая пора выступать в долгий путь по степям, чтоб ни люди, ни кони не маялись во время переходов и были готовы ко всякому.

– Значит, рассчитываешь дождаться Малфриду, – догадался Свенельд. – Только учти, князь: помнит она, что ты не выполнил ее наказ у вятичей, а потому дорогую плату за помощь попросить может.

– Да иди уже, иди, надоел! – сорвался с места князь. – Мои дела с Малфридой – не твои.

Свенельд хотел еще что-то добавить, но раздумал. Вышел, склонившись на ходу под притолокой.

Святослав опустил голову на руки. Сидел неподвижно, казалось, задремал. Но вмиг выпрямился, когда услышал рядом негромкий игривый смех.

– Малфрида!

Как проникла сюда, если рынды[51] с оружием у входа стоят? Хотя этой оглашенной ничего не стоит и на них морок навести. Она на это мастерица. У тех же вятичей…

– Искал меня, княже?

Растрепанная, словно птица, едва сложившая крылья, она сидела на подоконнике широкого окна. Накидка темно-багряного цвета скрывала ее руки, увешанная амулетами грудь бурно вздымалась.

Святослав, увидев, просиял. С детства привязан был к дивной чародейке, радовали его их встречи. Даже перед Ольгой за ведьму заступался, порой и сердился на матушку, что та гнать Малфриду приказывала. Ведь сколько силы в чародейке! Князь не раз в том убеждался. Как убеждался и в ее несказанном очаровании. Любого присушить к себе может, даже не стараясь. Да и сам он сколько ни крепился, но потом сам же и пришел. Но то для дела требовалось. Уж больно много воли колдунья в краю вятичей забрала. Надо было ее усмирить. А усмирить да лишить сил чародейку можно только плотской любовью. Вот Святослав и посетил ее одной глухой ночью…

Но вспоминать о том, что было тогда, ни сам князь, ни ведьма не любили. Поэтому сейчас, радостно обнявшись и облобызавшись, оба тут же отступили друг от друга, потупив очи. И оба вспомнили о Малуше.

Потом Святослав сказал:

– Жалуется мне на тебя лада моя. Говорит, дочь нашу ты хочешь взять в ученицы.

– Хочу. Но Малуша противится, к Свенельду обеих внучек от меня упрятала. А уж он там все святой водой окропил, стражу поставил. Стража-то мне – что пыль, а вот вода его святая…

– Да неужто она сильнее, чем наша чародейская? – развел руками князь. – Брось дурить, ведьма. Я эту святую воду пивал в храмах болгарских, как родниковую, только бы жажду утолить. И что? И ничего не сталось.

– С тобой-то не станется… – Малфрида потупилась. А потом вскинула темные, как ночь, очи. – Ну так как, отдашь мне Яреську или Ольгеньку? Что тебе до них? А я науку свою передала бы родной кровинке.

Святослав посуровел. Сказал, что думать еще о том будет. Отдать ведьме дочь – значит, позволить увести ее невесть куда. А его дочери все ж княжны.

– Это мне и Малуша говорила, – нахмурилась ведьма. – Ну, раз так, то полетела я дальше, князь.

Уже поворачивалась к окну, будто выброситься хотела, но Святослав успел схватить за полу, удержал.

– Да что ты все о девчонках этих? Про внука узнать не желаешь ли? Или про сына своего Добрыню?

– А что с ними? Вроде как Ольга Владимира при себе вырастила, княжичем назвала. И ему хорошо, пусть даже иные болтают, что он сын рабыни. Придумают же! Ну а мой Добрыня Владимира в обиду никому не даст, я в нем уверена. Он при Ольге гриднем стал, возвысился, дом на Подоле киевском имеет. Я о том знаю.