Ведьма и тьма

Солнце уже скрылось за лесистыми горами, у ручья сгущался мрак. Но холодно не было. Правда, вода, в которую вошла Малфрида, была студеная, быстрая, стремительная, да и дно все в камешках – ступать приходилось осторожно. У противоположного берега ручей разливался, образуя небольшую заводь, но найти подходящее место оказалось непросто. Уже совсем стемнело, когда ведьма присмотрела что-то вроде старицы среди ивовых зарослей, где течение не волновало поверхность воды. Как раз то, что нужно. Ведьма присела, протянула руки над темной застывшей влагой, глаза ее вспыхнули, из горла полились шипящие и клокочущие звуки наговоров, перемежающиеся словами: «Покажи… приказываю… моя воля здесь и впредь».

Сила ведьмы ныне была велика. Гадание на стоячей воде всегда смутное и урывчатое, тут не столько видеть, сколько угадывать надо. Но Малфриде нельзя было ошибиться, чтобы разглядеть любимого наверняка, узнать, что с ним.

Блики на воде были нечеткими; сначала она видела только отражение своих горящих глаз, потом – что-то похожее на проход и проступившую в полутьме красную кирпичную кладку сводов, решетки в низких арках, багровый отблеск смоляного факела. А затем – сидящего у стены человека. Он сидел на каменном полу, обхватив колени и опустив голову, волосы его, отросшие и всклокоченные, занавесили лицо. И все же Малфрида знала, что это Калокир. Рассмотрела даже щегольские узорчатые сапожки, штаны из алого шелка. Правда, на одном колене зияла дыра, да и туника на нем вся в прорехах, грязная, неподпоясанная. Странно было видеть всегда такого подтянутого и щеголеватого патрикия в таком виде. А еще она заметила цепь, охватившую его щиколотки, от которых к кольцу в стене тянулась еще одна – толстая и тяжелая.

Калокир в узилище! Он в беде!

– Погляди на меня! – приказала ведьма. – Я приказываю!

И зашипела по-змеиному, волосы ее взлетели.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Калокир вздрогнул. Поднял голову и осмотрелся. Что за наваждение? Все тихо и пусто. Все тот же застенок в тюрьме Претории[97], куда он угодил за содействие в мятеже родственникам покойного императора Никифора Фоки против Иоанна Цимисхия.

Калокир тряхнул головой, но неприятное ощущение, что на него кто-то смотрит, не проходило. Но разве только это тревожило херсонесца? Тяжко сидеть в подземелье, ожидая, когда придут палачи, когда раскаленными иглами станут выжигать глаза. Ибо так приказала поступить с бывшим женихом императрица Феодора. К нему уже и священник приходил, просил покаяться и снять с души грех измены. Но Калокир только посмеялся, сказав, что никогда не считал узурпатора и убийцу Иоанна Цимисхия своим базилевсом, поэтому не чувствует за собой никакой вины. Видимо, он стал слишком язычником, пока жил с русами, а для них месть за родича – свята. И еще попросил передать базилиссе Феодоре, что не забыл, как некогда она была влюблена в него и поклялась помогать во всем. И он ей верил. Теперь же они враги. Пусть она молится за него, а также покается за предательство. Она ныне борется за свое место на ложе Цимисхия, а вина Калокира лишь в том, что он доверился обрученной с ним женщине. Так он сказал взволнованному священнослужителю, и тот поспешил покинуть темницу. Теперь и этот святой отец будет дрожать за свою шкуру, догадываясь, что узнал от приговоренного слишком много.

Калокир горько усмехнулся, глядя на отблеск факела за решетчатой дверью. Больно было вспоминать, как он уверял князя Святослава, что сделает все возможное, чтобы у императора Иоанна возникли проблемы в его державе и не было даже мысли затевать новую кампанию в Болгарии. «У меня, как ты знаешь, есть верный человек в Палатии», – напомнил тогда Калокир князю. Это было после сражения во Фракии, когда русы вынуждены были отступить, а Калокир начал интриговать против Цимисхия в Византии. «Мутить воду», как сказал Святослав, прощаясь с побратимом. Они оба понимали, что после таких потерь, которые войско Святослава понесло под Аркадиополем, князю придется туго. Но туго придется и Цимисхию, если вместо того, чтобы набирать войска для нового похода – в чем не сомневался Калокир, – император будет занят подавлением мятежа.

И Калокир долгое время успешно справлялся. Он связался с родовитыми представителями семейства Никифора Фоки, которые утратили влияние при новом императоре и готовы были поддержать любое волнение против узурпатора; при помощи той же Феодоры они проведали, где томится в плену родной брат убиенного Никифора – Лев Фока, и Калокир помог ему бежать из темницы на острове Лесбос. Связался он и с поднявшим мятеж в Малой Азии племянником Никифора, Вардой Фокой, доставил ему собранную родней казну, чтобы заплатить воинам. Он же переправил Льва Фоку во Фракию, где тот тут же взялся за дело, подбивая к мятежу местных топархов[98]. Тогда Цимисхию и впрямь стало не до похода в Болгарию! Целый год он был занят подавлением смуты в собственной державе. Но справился. Причем немалую роль в этом сыграла Феодора, с которой Калокир до последнего поддерживал связь и получал от нее вести.