Ведьма и князь

Мокея так и передернуло. Отвернулся к стене, долго лежал молча. Малфрида же вела себя, как ни в чем не бывало. Выпустила во двор собаку, приготовила поесть. Мокей через силу глотал горячую кашу на душистом конопляном масле, кусал тонко нарезанное вяленое мясо. Вроде было вкусно, но кусок застревал в горле. Было жутко. Только когда Малфрида снова начала расспрашивать о нападении волколака, допытывалась, где это было, да как он поранил оборотня, Мокей чуть оживился. Будто вновь пережил случившееся, сердце опять застучало. И вдруг подался к чародейке, словно и о боли в ноге забыл.

– Спасибо тебе, моя красавица. Вовек сделанного тобой не забуду. Кто бы ты ни была...

Малфрида улыбнулась, села рядом, провела ладонью по его щеке, ласково откинула ему со лба волосы. И Мокей понял, что ей приятно касаться его, что ее не пугает даже то, что он был укушен оборотнем. Эта мысль заставила сильнее забиться сердце. Схватил ее руку, стал целовать в ладонь.

– Милая моя... Желанная...

Малфрида смотрела на него замерев, грудь ее вздымалась. И вдруг быстро отошла, села в дальнем углу, стала толочь пестом в ступке.

– Ты не балуй-ка, Мокей. Помни, что нам еще одну ночь пережить надо.

Значит, брезгует. Брезгует, как и он брезговал ею, чувствуя, что в ней таится нечто темное. И он почти пожелал, чтобы в нем остался яд оборотня. Может, тогда бы они сблизились... Если она не отвернется от него гадливо, как он раньше сторонился ее, хотя и думал о ней непрестанно, желал до ломоты в теле.

Ночь прошла тихо, если не считать того, что Мокей несколько раз просыпался, глядел на Малфриду сидевшую с шитьем на коленях. Тихо потрескивала лучина, иногда раздавалось шипение, когда уголек падал в подставленную плошку с водой. Малфрида латала какую-то кожаную вещь, прокалывала шилом дырочки, втыкала в них иголку с ниткой. Мокею было так приятно наблюдать за ней…

Порой налетал ветер, шелестел тростник на крыше избушки. А один раз, словно что-то поскреблось у двери, хныканье слабенькое почудилось. Мокей невольно сотворил знак от темных сил, поискал на груди охранительный оберег. Но Малфрида сняла с него даже ожерелье с когтями и заговоренными знаками. Возня за дверью ее не беспокоила. И только когда волчий вой зазвучал вдали, она на миг замерла, однако, вслушавшись, успокоилась и вновь вкалывала иголку в проделанные дырочки-отверстия, сдвигая с легким шуршанием кожаную полость.

Ночь прошла спокойно. А под утро пес зашелся гневным лаем у двери, Малфрида вышла, а еще сонный Мокей лежал, повернувшись лицом к двери, и вслушивался в голоса за порогом. С некоторой досадой угадал голос Стогнана, даже разобрал обрывки речи.

– Я ведь наказала тебе оставить ее! – почти гневно выговаривала Малфрида. – Богов гневишь, Стогнан.

– Ты мне не указ! – сердито отвечал староста. – Я хотел только проведать ее. И не моя вина, что ее родовичи не так меня поняли...

– Верно, гляжу, поняли, раз так отделали.

Через створку распахнутой двери Мокей увидел Стогнана, а увидев, даже рот открыл, ибо выглядел Стогнан непривычно: борода всклокочена, обычно аккуратно расчесанные волосы падали космами, на голове кое-где запеклась кровь, вся правая щека вздулась. Темный кожушок надет как попало, рукав почти вырван, сквозь прорехи в нескольких местах торчит светлая подпушка. Видимо, случилось что-то со старостой. А вот что... Мокей глядел на изуродованное лицо тестя, и страшное предположение зашевелилось в голове.

Малфрида велела старосте подождать, сама же зашла в избушку за снадобьями. Однако Стогнан дожидаться не стал, вошел следом – и застыл на пороге, глядя на сидевшего, на ложе знахарки раздетого Мокея.

– Погляжу я... Эка как вы тут устроились. Так. Теперь мне ясно...

– Не все тебе ясно, – грубо оборвала старосту Малфрида и вновь увлекла во двор, где было светлее. Почти насильно усадила на завалинку и принялась обрабатывать его голову, смачивать мазью вздутую щеку. Закончив, велела идти в селище и прислать людей с носилками, чтобы перенести Мокея в его избу. И только тогда пояснила: – Пострадал на охоте Мокей, вот и выхаживала его.

Поверил ли староста или нет, но вскоре явились мужички забрать Мокея, а с ними и Простя пришла. К Малфриде прежней приветливости не проявляла, не глянула даже, хотя Мокей и велел жене поклониться знахарке да поблагодарить за лечение мужа. А когда жена не послушалась, даже толкнул ее недовольно.

– Делай, что приказал. А не то... Родитель твой вон тоже не свят. И я еще сообщу родовичам...

– Ничего ты не сообщишь, Мокей! – резко оборвала его Малфрида. – Не о том думаешь, а человека оклеветать – что псу под забором помочиться. Так что молчи.

Явившиеся родовичи с интересом переводили взгляды со знахарки на мигом притихшего Мокея. Тот позволил уложить себя на носилки и, пока его уносили, все оглядывался на одиноко стоявшую под вещим дубом ведьму.