Вечный зов. Том I

— Шустрый малый оказался, — проговорил, журавлем расхаживающий тут же, по вокзальчику, милиционер Аникей Елизаров. — От тоже мне сопляк… Ничего, от милиции не уйдет.

И, сильно вытянув шею из просторного воротника гимнастерки, пошел на перрон.

Вера и Семен сидели на скамье рядом, Семен был хмур.

— Сем… — осторожно сказала Вера, стащила с головы косынку и завернула в нее ладони, чтобы не было видно, как дрожат пальцы. — Я знаю, ты злишься, что Алейников этот… Я-то при чем тут?

— Нашла время! — воскликнул Семен раздраженно.

— Да как мне его найти… более подходящее-то, коли ты все бегаешь от меня?

— Ладно, хватит! — резко проговорил Семен и встал, но Вера уцепилась за него, повисла на плече. — Да ты что! Люди же все-таки…

— Пускай люди… Я не отпущу тебя, Сема… Я расскажу, мне надо рассказать.

— Хорошо, — как-то тихо и зловеще произнес Семен. — Рассказывай. Давно обещала.

Они опять сели. Вера мяла и теребила в руках косынку, будто хотела разодрать ее на клочья.

— Ну… приходил к нам Алейников, сватался… Я-то разве виновата, Семушка? Он давно, оказывается, на меня… Сперва-то как было? Столкнемся где в райкоме — он аж обожгет меня глазищами из-под своих мохнатых бровей. Потом в мою комнатушку повадился. Зайдет и стоит молчком возле окошка. Меня всю обдирает: чего, думаю, надо? И вот — домой заявился. У меня сердце заледенело…

Вера говорила, глотая обрывки слов, на Семена не глядела. Щеки и уши ее горели пунцовым пламенем.

— Ну а дальше… как у вас? — спросил он, смотря на эти пылающие уши.

— Вот именно — как и что дальше? Сказать ему прямо в лицо — ты, мол, что, сдурел, ты же старик почти? Так сказать, да?

— Ну, хоть и так.

— Я боюсь, Сема… — И она вздохнула. — Ей-богу, боюсь. Ведь кто он, Алейников этот? Я помню, как он тогда из Михайловки твоего дядю Ивана увез, как отца Маньки Огородниковой забирал… Я все помню. И когда… когда он провожает меня с работы, я иду ни живая ни мертвая.

— А-а, значит, встречаетесь все же?!

— Ага, — просто сказала Вера. — Он, случается, провожает меня, когда я допоздна на работе задержусь. Он будто чует, что я задерживаюсь. И ждет на улице. В райком-то стесняется заходить.

— Ждет… И о чем вы говорите, когда он тебя провожает?

— А ни о чем. Он молчит, и я молчу. Так и идем.

— Ну а… знает он, что мы с тобой… Про меня он знает?

— Знает… Я как-то сказала: «У меня парень есть, жениться мы собираемся».

— А он?

— А он молчит, Сема.

— Странный, однако, жених к тебе посватался, — насмешливо сказал Семен.

— Чудной он, это верно. Я же говорила тебе, смехота одна с его сватовством. Вот так и тянется эта тягомотина. А я будто в паутину какую попала.

— И как все-таки ты надеешься выпутаться из нее? — с любопытством спросил Семен.

— Да никак… Он сам скоро отстанет. Я чувствую, что ему все больше и больше неловко со мной. Да и какая я ему пара? Что он, не понимает? А ты сразу от меня в сторону… Да как ты мог подумать, что я на какого-то старика тебя променяю?

— Допустим, все это так, — помолчав, проговорил Семен. — Ну-ка, погляди мне в глаза…

Вера подняла голову. Краска с ее щек и ушей сошла. На Семена она поглядела ясным, чуть только удивленным взглядом.

— Значит, он чует, когда ты на работе задерживаешься? А может, ты нарочно и задерживаешься?

— Да ты что, Сема?! — Тонкие и длинные ее брови начали выгибаться.

— А может, ты сама ему и звонишь, чтобы он пришел… и проводил тебя?

— Сема, да ты что? — возмущенно воскликнула она, брови ее совсем сделались круглыми, но потом опали, губы обиженно дрогнули.

Семен хотел ей крикнуть, что она все врет, что отношения у нее с Алейниковым вовсе не такие, как она тут расписывает, хотел рассказать, как он недавно сидел у забора и слышал ее разговор с Алейниковым. Но, увидев ее удивленные глаза и брови, ее обиженные губы, вдруг решил, что ничего этого ей говорить не стоит, что это вызовет снова длинное и запутанное объяснение. И он сказал негромко и просто, сам удивляясь простоте и определенности своих слов:

— Я не люблю тебя, Вера.

Она хлопнула ресницами раз, другой. Брови ее снова начали выгибаться колесом, в глазах шевельнулись желтые точечки.

— Как?

— А так вот. И никогда не любил.

— Ты… ты что говоришь-то? — широко распахнула она глаза, в которых наконец заплескалась растерянность.

— Мне казалось, что я любил. А я — не любил. И ты не любишь.

Он поднялся. Вера отшатнулась на другой конец скамейки, будто ожидала, что Семен ударит ее. Руки со скомканной косынкой она крепко прижала к груди.

— И ты, Вера, никогда никого не сможешь полюбить. Ни меня, ни Алейникова, никого… Потому что тебе нечем любить.

— Как — нечем? Почему — нечем?!

— А вот почему — я не знаю. Не объяснить мне этого…

И он вышел на перрон, оставив ее на грязном вокзальном диванчике. Она сидела все в той же позе, крепко прижав руки к груди, широко раскрыв свои длинные, в желтых крапинках, растерянные глаза.

* * * *

Яков Николаевич Алейников до смерти перепугал Кирьяна Инютина и его жену Анфису, когда нежданно-негаданно появился в их доме.

«Все!.. За отца, за отца спрос пришел наводить…» — похолодел Инютин.