Вечный зов

А здесь, в этой комнате, был кабинет. Поликарп Матвеевич вспомнил, что любил работать здесь по утрам. Окнами дом выходил на площадь, посреди которой стоял простенький памятник павшим борцам за советскую власть – темно-красный, как застывшая кровь, деревянный обелиск. Здесь, в этой братской могиле были похоронены многие бойцы его партизанского отряда. Зимой, каждое утро, когда вставало солнце, если окно в комнате не было замерзшим, тень от пятиконечной звезды, которой был увенчан памятник, падала прямо на его рабочий стол. Вокруг памятника был разбит небольшой скверик. Летом, от зари до зари, он тонул в разноголосом птичьем гомоне.

Летом солнце вставало из-за горизонта много восточнее, поэтому тень от звезды на стол не падала. Но зато, стоило лишь распахнуть окно, этот птичий перезвон сразу, обвалом, врывался в комнату вместе со свежим воздухом, заполнял ее всю, до отказа. Пели птицы, под утренним ветерком чуть волновались тополя и клены, каждым листочком отражали яростное солнце, текли по небу над памятником легкие и свежие утренние облака, и казалось, что это вовсе не облака плывут над землей, а сама земля несется куда-то в неведомые дали, оставляя облака позади. Теперь за окном торчали унылые, почерневшие от летних дождей доски забора, поверх досок – верхушки деревьев, а поверх деревьев, правда, виднелась выпиленная из куска толстой плахи звезда. Она была в инее, под зимними лучами солнца горела, сверкала. Но сам памятник был отгорожен глухой стеной.

«Ну нет! – чувствуя тупую боль в сердце, взорвался Кружилин. – Летом к чертовой матери этот забор!» И, круто повернувшись, вышел из дома.

Во двор въезжала подвода, груженная облитыми известью бочками, ящиками, банками с краской, за санями валила толпа людей в грязных ватниках. Впереди, как предводитель, шел представительный мужчина лет тридцати в желтом полушубке. Он подбежал к Кружилину, выдернул руку из меховой рукавицы, сунув ее, как копье, Поликарпу Матвеевичу:

– Вы – Кружилин, новый секретарь райкома? Будем знакомы. Я – Малыгин. – И обернулся к толпе: – Давай, давай, ребята, время в обрез, чтоб как из пушки у меня послезавтра к вечеру. – И опять крутнулся к Кружилину: – Вы, Поликарп Матвеевич, будьте спокойны, сделаем, успеем. У меня народ – жохи!

– Что значит «жохи»? Пройдохи, что ли?

– Не-ет, в смысле золотые ребята, умельцы. Это у меня словечко такое. Давай выгружай, завтра с утра еще поднаряжу к вам людей, со всех объектов поснимаю.

Малыгин суетливо бегал вокруг саней, распоряжался. Кружилин с неприязнью поглядел на него: «Сам-то ты жох, однако, первостатейный».

– Вы, смотрю, исполнительный, – сказал он вслух.

– А как же?! – В глазах у Малыгина плеснулось удивление. – Служба. Какие колера вам поставить?

– Ни с каких объектов людей снимать не надо.

– П-понятно… – растерянно уронил Малыгин. – Только непонятно насчет сроков.

– К концу следующей недели приведете дом в порядок – и хорошо. А цвет полов и стен мне безразличен. – И пошел со двора.

– П-понятно… – Кружилин чувствовал, как Малыгин недоуменно смотрит в спину, соображая, кому же подчиняться – ему или Алейникову.

Подчинился заведующий райкомхозом все-таки Алейникову.

…Все это Поликарп Матвеевич вспомнил, пока шел по затравевшей дорожке от калитки к крыльцу. Все быстро промелькнуло в памяти, и осталась, зацепившись за что-то, одна-единственная мысль: «Забор… Надо все же снести этот чертов забор! Сейчас же позвоню Малыгину – пусть завтра начинает ломать…»

– Скорее, скорее… – это выскочила на крыльцо жена.

– Что такое, Тося?

– Из обкома звонят. Иван Михайлович…

Кружилин вбежал в комнату, подошел к телефону.

– Иван Михайлович?… Здравствуй. Наконец-то… Я к вам весь день сегодня звонил. Кто из вас на актив к нам приедет?

– Боюсь, что никто… – Голос Ивана Михайловича был далек и глух.

– Что такое? Случилось что-нибудь? Иван Михайлович, ты слышишь?

– Я слышу, кричать не надо. Члены бюро у тебя на месте?

– Сегодня отдыхают. Завтра по колхозам с утра разъезжаемся – кое-где у нас с сенокосом заминки. Да что случилось?

– В четыре часа дня ожидается важное правительственное сообщение… Слушайте.

– Что? Умер кто-нибудь? Или… или… – И вдруг Кружилин почувствовал, как затяжелела в руке телефонная трубка, скользнула в запотевшей ладони. Чтобы не выронить ее, он так сжал кулак, что пальцы на сгибах побелели. Теряя голос, прохрипел: – Неужели, Иван Михайлович…

– Ничего не могу сейчас сказать. Слушайте радио. Если надо будет, звоните. Весь обком сейчас уже на месте… Советую тебе к четырем собрать всех членов бюро. Вместе послушайте. Ну а там – по обстановке. До свидания…

В трубке щелкнуло, но Кружилин не вешал ее, не отнимал даже от уха, так и стоял, окаменев, глядел через окно на верхушки деревьев, видневшиеся поверх забора, на звезду обелиска, плавающую поверх деревьев. Неожиданно в трубке кто-то всхлипнул:

– Поликарп Матвеич… Это война, война…

– Что? Кто это? – вздрогнул Кружилин.

– Это я, Катя, телефонистка…

– Ты откуда знаешь?