Вечный зов

— Жизнь — это какая-то чудовищная бездна… Ну ладно, давайте спать.

На другое утро Зубов был так же задумчив и хмур. Они выпили чаю, который Кружилин вскипятил на электрической плитке. И, заканчивая завтрак, Зубов попросил:

— Вы не могли бы меня свозить на место последнего боя с отцом? Огнёвские ключи это место, кажется, зовётся.

— Ну что ж, поехали…

По дороге, пошевеливая вожжами, Кружилин говорил:

— Там, если помните, была заимка местного богатея Кафтанова, потом атамана банды, которая присоединилась к вашему отцу, прибывшему со своим полком разгромить наш отряд. Мы укрылись в горах, дорогу туда нам показал отец Ивана, старик Савельев. Полковник Зубов распорядился его за это повесить… Когда мы выбрались из каменного мешка, в котором нас сторожили каратели, мы, прежде чем уйти в тайгу, решили напасть на заимку, где ваш отец отдыхал…

— Да, тут уж, как говорится, кто кого, борьба классов. Так мне популярно объяснял однажды на фронте ваш Яков Николаевич Алейников.

— Вы… и с ним встречались там?!

— Было однажды. Я вам всё, что знаю о нём и о командире Кошкине, расскажу ещё… А об Алейникове так ничего и не слышно до сих пор?

— Нет, — коротко сказал Кружилин.

— Жалко, если погиб… Да, я помню, как тогда бой начался. Нас разбудили выстрелы, дом, в котором мы спали, загорелся…

— Загорелся. И дотла сгорел. Долгое время на берегу озера лишь обгорелые головешки валялись. Головни долго не гниют. Панкрат Назаров, бывший тут председателем до Ивана Савельева, всё хотел построить там новое здание и открыть в нём для колхозников дом отдыха. Но для этого не было возможностей, а потом война. Иван Савельев тоже хочет это сделать. Но возможностей особых и сейчас нет, пока поставили на берегу озера сруб только…

— А будут эти возможности? — спросил Зубов, обернувшись.

— Обязательно.

Больше они до самых Огнёвских ключей не разговаривали.

Когда приехали на место, Зубов молчаливо походил вдоль озера, обошёл длинный сосновый сруб под шиферной крышей, присел на кучу брёвен, лежащих возле стенки.

— Вы знаете, что я помню ещё, Поликарп Матвеевич? Как отец погиб здесь. — Он показал на новый сруб. — Сперва отец с Алейниковым рубился, достал того по лицу концом шашки. Ещё мгновение — и он бы зарубил Алейникова. Но в отца начал палить из нагана Фёдор Савельев, брат, как я потом узнал, Ивана. Отец упал, кажется, но стал подниматься. Тогда Фёдор тот подскочил и ударил его шашкой…

Кружилин выслушал это молча, ничего не сказав. Ветерок шевелил небольшую волну на озере, и оба они долго смотрели, как бегут и бегут невысокие водяные круглые валики.

— Мне жена Семёна говорила, что Фёдор Савельев погиб на войне.

Кружилин внимательно поглядел на Зубова и произнёс:

— Он не погиб, его Иван застрелил, брат его родной.

— Как?! — воскликнул Зубов, вставая.

— Фёдор этот у немцев служил.

— Ка-ак?! — опять произнёс Зубов, снова осел на брёвна. На этот раз он сидел долго, опустив голову. Кружилин постоял рядом, потом тоже сел.

Ветерок всё гнал и гнал по озеру волны, с негромким плеском они разбивались о песчаный берег.

— Нет, жизнь — это бездна, — повторил Зубов вчерашнее.

Но он ещё не знал, за что старая Акулина Тарасовна попала на каторгу, она не успела ему ещё этого рассказать.

* * * *

На обратном пути в Михайловку Зубов был так же молчалив, а Кружилин не тревожил его, понимая, что делать этого нельзя, что в эти минуты продолжается в нём работа, начавшаяся, видимо, давно.

Наконец сам Зубов произнёс:

— Вы не поймёте, Поликарп Матвеевич, что со мной творилось, когда в пересыльном лагере, уже советском, мне во всём поверили и сказали, что я свободен… К тому времени Финляндия вышла из войны, немцам было не до нас, они просто нас бросили. Охрана, эсэсовцы погрузились на машины и уехали. Так случилось — неожиданно и просто. Финны передали нас советским войскам. С каждым из нас, конечно, разбирались довольно долго потом.

— Я представляю. Мне сын рассказывал…

— Что?

— Он тоже был в плену. Всю войну.

— Вы шутите?

— Почему же? Вы сами говорите, что жизнь бездна.

День стоял весёлый, тёплый и несильный ветер качал ветви деревьев и кустарников, молодая листва, перекипая под солнцем, шумела древними, как сама земля, звуками.

— Это хорошо, что вам и моему сыну поверили. Но так, к сожалению, не всегда бывает, — произнёс Кружилин, подумал о чём-то, горько усмехнулся. — Живёт и здравствует, может быть, где-то чекист по фамилии Тищенко. В середине тридцатых меня судьба сводила с ним. И до сих пор, я как вспомню о нём, вздрагиваю. Этот бы вам с моим сыном никогда не поверил… А ведь, в сущности, человеку немного и надо — поверить ему.