ВЕЧНЫЙ ЖИД

Бабушка захотела взять машинку с собой из Киева в Израиль. Был бой, уговоры. Что сказать? Старуха просто выжила из ума. Что она собирается там шить? Открывать ателье? Снабжать магазины? Ну и как прикажете эту машинку везти? В чемодане? Или в авоське?

Но бабушка все-таки настояла, упрямая была старушка. По приезде даже что-то шила и латала. «Когда сердце начинает болеть, сажусь за “Зингер”, и боль сразу отпускает». Ей никто не перечил, но втихомолку, чтобы не обижать, выносили залатанное старье на улицу и оставляли на заборах. Она, конечно, обо всем догадывалась, но виду не подавала. Все играли в эту игру, пока бабушка не слегла.

Зима уже шла на убыль, на носу был март, и бабушка почему-то верила, что если дотянет до весны, то обязательно встанет. Несколько раз уже выглядывало солнце, и пальма под окном веселее хлопала на ветру тяжелыми листьями.

Но, видимо, богини судьбы парки что-то не согласовали с синоптиками. В тот, свой последний вечер бабушка, пожелтевшая и высохшая, как мумия, подозвала Илью. Она была спокойна, и глаза ее светились тихим светом. «Знаешь, я думала: потеплеет, выйду на улицу, сяду на скамеечку… — умолкла, глядя куда-то сквозь Илью. Грустно улыбнулась. — Не получилось…» Съехала по подушке. Съежилась. Вздрогнула.

...Назавтра ее в белом саване опустили на каменное дно могилы. Как назло, в небе горело такое яркое солнце, что хотелось замазать его густым черным дегтем…

А швейная машинка пылилась в углу. Отдать ее было некому, выбросить жалко. Стояла там до тех пор, пока не уехали в Нью-Йорк. Пусть новые жильцы решают, что с ней делать.

И надо же! Машинка неожиданно вынырнула здесь, в Нью-Йорке, попав в руки к бронзовому еврею.

4

Илья вошел в широкие стеклянные двери, поднялся на третий этаж. Здесь работала его старшая сестра Таня — закройщицей в ателье у бразильской еврейки.

— Хэлло, «Сара-кутюр» слушает, — секретарша, молоденькая черноглазая израильтянка Рахель, в приемной разговаривала по телефону.

Она улыбнулась Илье во весь свой широкий рот. И он сразу понял — ничего не получится. Куда он ее позовет, эту добрую Рахель, которая мечется в поисках честного Иакова? В кино? В кафе? На берег Гудзона? И о чем они будут разговаривать? Он и по-русски запинается. А тут придется на английском с примесью иврита.

Лучше сразу привести Рахель к себе домой. И зачать младенца Иосифа. Крепкого, румяного малыша. С ямочками на щеках. И будет Иосиф расти под зорким оком Всевышнего. И станет младенец Иосиф похожим на деда Ильи, которого тоже звали Иосифом. Его могила где-то там, в киевском рву, о ней почти ничего не известно.

— Таня сейчас выйдет, — сказала Рахель, снова широко улыбнувшись.

Нет, домой к нему она не пойдет. Она — девушка строгих правил. Сначала ухаживания, затем хупа, и лишь тогда зачинать Иосифа. В обратном порядке не получится. И зачем она так широко улыбается? Жалкое подражание американкам — отбелить зубы до блеска. Чтобы горели, как бляхи на солдатских ремнях!

Илья прошел по коридору ателье. Сквозь матовое стекло были видны размытые фигуры. В одной из примерочных стояла крупная дама в широком бордовом платье. У нее в ногах ползала какая-то тень. Порою слышался голос Тани — на английском, с тяжелым русским акцентом:

— Стянуть еще больше? Поднять выше? Еще выше? О’кей.

Илья вернулся в приемную. Вскоре появилась и Таня — в шлепанцах. Простое черное платье из легкой шерсти обтягивало ее худощавое тело. Кажется, это платье Таня носила еще в Киеве.

— Эта сука выпила у меня пол-литра крови! — возмущалась Таня, когда они с Ильей спустились в кафе. — Ей пятьдесят восемь лет, выдает третью дочку замуж, а хочет на свадьбе затмить невесту. Готовится, как Наташа Ростова на бал. И грудь ей сделай, чтобы казалась упругой, и тут — выше колен. Ее раздеть и умыть — слезами обольешься. Заказала себе платье за семь тысяч долларов!

— Не нервничай, ешь салат.

— Представляешь, — продолжала Таня, — ползаю у нее в ногах, а она в это время звонит своему мужу и говорит, что по дороге на примерку купила дом за полмиллиона. Но — какое горе! — дом без бассейна. Муж в это время делает операцию в госпитале. Просит позвонить ему минут через двадцать, мол, быстренько закончит с больным, отрежет ему, что надо, и тогда они смогут спокойно обсудить ситуацию с купленным домом. Вот так надо жить, — Таня отставляет пустую тарелку, берет стакан с апельсиновым соком. — Ты что-то похудел. Может, тебе деньги нужны? — открывает кошелек, среди банковских и кредитных карточек находит деньги. — На, бери, мне эта сука чаевые дала, — протягивает Илье сто долларов.

В его груди поднимается волна оскорбленной гордости. Еще миг — и он расплачется от жалости к себе. Правда, эти сто долларов в корне меняют всю финансовую картину. Останется раздобыть еще двести, и за оплату квартиры в этом месяце можно не беспокоиться. Где-то в дверях промелькнула тень хозяина дома, где живет Илья.

— Бери же, — Таня решительно сунула деньги в карман его пальто.

— Как там мама поживает?