Вечный запах флоксов (сборник)

Те два года, что они прожили вместе, не оставили никакого следа в его памяти – пошли сплошные гастроли, дома он появлялся на пару дней, и в эти дни «отсыпался и приходил в себя».

Дочка, толстенькая, губастая, темноглазая и тихая, никаких эмоций у него не вызывала. А умиления уж тем более. Он все искал в ней изъяны – видимо, так ему было легче оправдать свою нелюбовь.

А Лиза подносила малышку и все повторяла:

– Смотри. Вылитая твоя мама. Ну просто один в один!

Прокофьев корчил гримасу, почему-то это тоже его раздражало. Раз копия матушки – значит, положено умиляться и любить. А ведь не получалось…

Матушка же, увидев девочку и услышав Лизины причитания по поводу их «потрясающего сходства», умиляться тоже не очень спешила: да, похожа. И что? Вся в мать – глазки долу. Такая же – без хребта!

Он даже обиделся – ладно он, молодой разгильдяй. Но она-то – бабушка!

Но маман была несентиментальна – сказывалось прокурорское прошлое – и без стеснения заявляла:

– Детей не люблю! Только своего сына.

Он отчетливо понимал: мать – человек не из приятных. Подруг у нее почти не было – возражений она не терпела. Были какие-то прилипалы, две тихие тетки, слушавшие ее открыв рот и кивающие головами как китайские болванчики.

И все же… Пока она была жива… Он чувствовал себя защищенным – наверное, так.

Мать контролировала ситуацию – умна была, как змея. И он всегда знал, что получит от нее дельный совет.

В старости, тяжело заболев, мать вдруг превратилась в сентиментальную и плаксивую старуху – все время бормотала, просила у кого-то прощения… И вдруг вспомнила о боге и захотела креститься.

Умирала она тяжело и долго, и он, отменив все гастроли, сидел у ее постели, держа за руку.

Она открывала глаза, и они наполнялись слезами.

Однажды она спросила:

– Простил?

У него екнуло сердце.

– О чем ты, мамочка? Разве есть за что?

Она покачала головой и закрыла глаза.

В гробу она лежала спокойная, с почти гладким лицом и, как ему казалось, с чуть заметной, мягкой улыбкой. Словом – совсем не она.

Похоронив мать, Прокофьев почувствовал себя сиротой и, сам того не ожидая, стал каждую неделю ездить на кладбище.

Уйдя от Лизы, он снял квартиру, но очень скоро купил кооператив – денег уже тогда было навалом.

Ну и баб, разумеется, тоже. Женщины его были все как на подбор – красавицы. Попадались и умницы, но таких было меньше. Романы случались яркие и не очень, но пару раз зацепило – правда, ничего не вышло.

Одна засмеялась ему в лицо, сказав, что жениться ему надо на маме – только она для него любимая женщина и непререкаемый авторитет.

Он тогда всерьез обиделся, и все как-то сошло на нет.

А вторая… здесь было сложнее. Сложнее и драматичней – она была замужем. Муж был важный чиновник от спорта, а к этому прилагалось – квартира на Фрунзенской, автомобиль с водителем, еженедельные пайки, которых хватило бы нормальной многодетной семье на месяц. Еще была роскошная дача, прислуга и командировки «за рубежи» – как говорила она.

Мужа она бросать не собиралась, а вот любить его, молодого любовника, это – пожалуйста!

Он очень хотел увести ее из семьи и очень страдал, когда она, смеясь, называла его дурачком и мальчишкой.

Он начинал давить, она злилась. Пошли упреки, скандалы, претензии. Тогда он впервые повел себя словно глупый пацан и собственноручно привел все к логичному концу – она, сощурив от злости прекрасные, вполлица, изумрудные глаза, бросила ему:

– Истерик и псих! – И, громко хлопнув входной дверью, исчезла из его жизни. Навсегда.

Однажды Прокофьев встретил Лизу с дочкой – оставив машину, бежал на Центральный рынок. Торопился. Вечером предполагалось очередное свидание.

А они торопились в цирк. Лизу он узнал и хотел проскочить мимо, но было поздно – та уже окликнула его.

Рассмотрев бывшую жену, Прокофьев скривился – Лиза обрюзгла, располнела, подурнела. Словом, ничего от ее красоты не осталось. Одета она была дурно, пострижена плохо, и он сморщился от дешевого запаха ее духов. Девочка, его дочка, прижалась к матери и смотрела на него исподлобья и с испугом.

Ему она совсем не понравилась – толстая, неуклюжая, черные, навыкате, «коровьи» глаза. Дурацкий розовый бант на голове – огромный, блестящий. Признак дурного вкуса. Старенький плащик и красные, с потертыми носами, туфельки.

Лиза была возбуждена этой встречей, тормошила девочку за плечо и приговаривала:

– Это – твой папа, Ларочка! Познакомься с ним, пожми ему руку.

Девочка совсем съежилась, на глазах у нее выступили слезы.

– Оставь ребенка, – сухо сказал он.

Она покорно закивала головой и все спрашивала, как он живет и как поживает Аделаида Ивановна.

Прокофьев недобро усмехнулся.

– А что, моя мать тебя сильно волнует?

Лиза растерялась и пожала плечами.

– Ну, ты и дура! – изумился он. – Что хорошего тебе сделала бывшая свекровь, чтобы о ней беспокоиться?

Лиза что-то залепетала в свое оправдание, а он махнул рукой – безнадежно, все безнадежно. Правильно говорила мать – без хребта!

– А замуж чего не выходишь? – поинтересовался он. – Не берут?

Лиза жалко улыбнулась.

– Да, как-то нет претендентов…