Вечный всадник

— Я тебе прямо скажу. Я за тобой давно смотрю. Здоровый, сильный, а сидишь на одном месте. Ждешь чего-то. А может, ищешь. И терпеливо-терпеливо. Не пьешь, не куришь, не знаю, когда ешь, а все ждешь и ждешь. Я бы так не смог. Терпение — о! Значит, у тебя есть свой финт. Выпьем? Не хочешь. Тогда я выпью за твое здоровье. Ты сациви попробуй. Вкусно? О! Скоро принесут шашлыки! Пальчики оближешь! Я не знаю, кто выдумал такое чудесное блюдо, но это был человек со своим финтом! О! Будь здоров и пусть сбудутся все твои желания! У меня тоже есть одно желание. Я тебе расскажу. Финта своего нет, а желание есть. Не умею я писать стихов. А какие у нас поэты! О! Не умею танцевать, как в балете. А как у нас танцуют в балете! О! Не умею петь. А как у нас все поют! О-о-о! «Тбилисо»… Нет, не умею. Выпьем за людей, у которых есть талант, талант петь или делать чеканку, талант слагать стихи или готовить вино, талант ждать или любить. За людей со своим финтом! О! А я работаю культурником в доме отдыха. Э-э-э… Но у меня есть большой сад. В этом году за огурцы я взял восемьсот рублей, за помидоры — тысячу двести, за мушмулу — полторы тысячи, за черешню — еще больше, потом пошли персики, абрикосы, виноград, мандарины… Я купил своему младшему внуку стереофонический магнитофон, старшему — «Жигули», детям я уже давно все купил. Я не случайно рассказал тебе о князе. Он посадил парки, а я хочу построить в нашем поселке стадион. Я и еще два соседа готовы дать на это деньги. Мы хотим, чтобы в нашем поселке вырос новый Месхи с новым финтом! Но как это сделать?! Никто не знает. Ни я, ни соседи. Дал бы взятку, но не знаю — куда и кому. Вот и ты молчишь. Слушай, почему ты всегда молчишь? Очень умный, что ли?! О! Извини, генацвале, не подумал, может, ты чем-нибудь болен? Может, тебе какое лекарство требуется? У меня невестка заведует аптекой. Хорошо. Я говорить буду. Выпьем за то, чтобы ты не зря ждал, чтобы все наши ожидания сбылись при нашей жизни, или при жизни наших детей, или при жизни наших внуков и правнуков — не имеет большого значения, потому что они тоже наша жизнь! О!

Мужчина и Ютти еще долго бродили по пустынной набережной. Мужчина пел, пританцовывая на ходу, рассказывал анекдоты и сам им смеялся громко и заразительно. Прощаясь, он обнял Ютти, и на его глазах сверкнули неподдельные слезы:

— Прощай, генацвале, будем живы — еще увидимся. Э-э-э… Вряд ли увидимся. Я завтра уезжаю домой. Я прожил жизнь, я знаю, что мы много говорим и желаем много хорошего друг другу, и я знаю, сколько сбывается из того, что мы желаем. Мы с тобой больше не увидимся, и я тебе последнее скажу. Несколько лет тому назад это было. Продаю я на базаре черешню. Подходит ко мне женщина, не наша, курортница, и просит сто пятьдесят грамм черешни. Весной это было. Черешня только появилась. Сто пятьдесят грамм! Я даже вешать не хотел! Э-э-э… Издевается, нахалка! Через силу, чтобы не оскорблять женщину, отвесил ей эти сто пятьдесят грамм, отвесил и сплюнул. А она покраснела и заплакала. И вдруг я чувствую, что со мной что-то происходит и из моих глаз тоже начинают капать слезы. Понял я, что не издевается она, а для ребенка покупает. Сто пятьдесят грамм. Больше не может. О! И точно — пошла она в сторону туберкулезного санатория, что еще тот князь построил. Когда тебе хорошо, то думаешь, что всем хорошо. Э-э-э…

Мужчина еще раз обнял Ютти и, махнув рукой, направился к гостинице. Ютти было жалко плачущего человека, очень доброго, накормившего его чудесным мясом, он долго смотрел ему вслед, ожидая, что тот вернется и о чем-нибудь попросит его, но человек скрылся за углом.