Вечный сон

— Какого еще головореза?

— Ну, того в маске, с пистолетом.

— Вы, получается, тоже головорез?

— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.

— Иногда мне кажется, что враги — все.

— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?

— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?

— Именно.

На ее губах заиграла презрительная улыбочка.

— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.

Я сделал паузу и спросил:

— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.

— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?

— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?

— Возможно, все.

— От Норриса?

— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?

— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.

— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.

— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.

— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.

— А сейчас?

— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.

— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.

Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.

— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?

— Я? С чего вы взяли?

— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.

— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?

Она промолчала.

— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.

— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.

— О господи!

— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.

— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?

— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.

— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.

— Давайте уедем из этого мерзкого городка.

Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.

Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.

Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.

— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.

На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.

Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.

— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.

Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.

— Обними меня покрепче, головорез.

Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.

Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.

— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.

Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:

— Где ты живешь?

— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.

— Никогда там не была.

— Хочешь поехать?

— Да.

— Что имеет против тебя Эдди Марс?