Вечный шах

съемочной группы и - патриарху все позволено - невежливо распорядился:

     - А ну, все отсюда! Мне с вашим режиссером один  на  один  поговорить

надо!

     Холуи разом посмотрели на своего режиссера - как,  мол,  быть?  -  но

режиссер на них не обращал внимания. Он улыбался Казаряну. Холуи вымелись.

     - Излагай, Суреныч, что надо, - предложил режиссер.

     Казарян уселся за его стол (режиссер, как большой художник, валялся в

кресле), смел со столешницы тыльной стороной  ладони  только  ему  видимые

крошки и спросил грустно:

     - Дрюня, ты - дурак?

     - Хорошо начинаем разговор, - отметил режиссер.

     - Закончим его еще лучше, - пообещал Казарян.

     Семен Афанасьевич Голубев, слушая Смирнова, то собирал свой  роток  в

куриную гузку, то, не раскрывая губ, раздвигал  его  в  идиотское  подобие

улыбки.

     - Ты же профессионал,  Сема,  зачем  же  надо  было  так  следить  на

квартире Олега? - горестным вопросом  определил  главную  промашку  своего

собеседника Смирнов.

     - Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было,

- раскрыл свой нервический рот Голубев. - Разговор ни о чем, милиционер.

     - Ошибаешься, Сема. Журналист  был  потому,  что  в  редакции  газеты

имеется вариант его  статьи,  в  которой,  как  гипотеза,  рассматривается

существование организации, сильно смахивающей  на  вашу.  Ну  да,  Олег  -

перекати-поле,  человек  без  корней.  Но  не  бомж,  столь  любимый  вами

человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег,  и  есть  его  статья.

Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации,  и

эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.

     - А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.

     - Лично самому идти надо было?

     - Нет у меня людей, которые  могли  бы  квалифицированно  с  бумагами

разобраться.

     -  А  у  тебя  большой  опыт,  приобретенный  во  времена  борьбы   с

диссидентами,  -  догадался  Смирнов.  Что   собираешься   делать,   Сема?

Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.

     - Будешь шить мне убийство этого журналиста?

     - И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство

подручного твоего конюха-мальчишки...

     - Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.

     - Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть  и  такой

вид преступления, как организация убийства. И  здесь  ты  не  отвертишься.

Взятый за рэкет  Вячеслав  Калинов  уже  рассказал  мне,  что  операцию  с

Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: -  Ты,

паскуда!

     - Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев. -

Большая разница.

     Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле

известного эссеиста не было следов насилия. Последний  раз  врезал  -  как

точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и

сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:

     - Будешь давать показания?

     Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли,

размазывая слабой рукой по искаженному  лицу  слезы  и  сопли.  Брезгливый

Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он

поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на  улице  простые

советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор  вернулся

на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик,

о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.

     - Зачем же вещи портить? - подал голос Дима.

     - Вещи -  это  что!  Я  тебя  так  испорчу,  что  кинематографическая

общественность  не  узнает!  -  пообещал  Виктор.  -  Ну,  будешь   давать

показания?

     - О чем конкретно? - тихим голосом спросил Дима.

     - Как вы Серегу Воропаева убивали...

     -  Я  не  убивал,  -  быстро  возразил  Дима,  перебивая.  Но  Виктор

продолжал:

     - Как вы мину убрали, узнав, что Серега не будет делать подсечку, как

его у болота подстерегли, как в топь скинули.

     - Не был я у болота! Я в машине сидел. Славка один все сделал!

     - Вот об этом собственноручно и напиши. Где у тебя бумага и ручка?

     - А можно, я на машинке печатать буду? Мне так удобнее.

     - Валяй на машинке, раз удобнее...

     - Знаешь, Дрюня, когда я понял, что ты бездарный  режиссер?  -  задал

вопрос Казарян, не ожидая ответа, продолжил: - Лет пятнадцать  тому  назад

мы с тобой случайно встретились в универмаге в парфюмерном отделе. И ты, и

я приобретали дефицитную зубную  пасту  "Колинос".  Ты  тогда  только  что

вернулся из заграничной командировки и гордился очень, что познал  Европу.

В связи с этим, не отходя от стойки, ты авторитетно  сказал  мне:  "Теперь

весь мир чистит зубы этой пастой". Ты сказал это,  совсем  не  ощущая,  не

представляя себе ужасающего и величественного  зрелища:  четыре  миллиарда

жителей Земли одновременно выдавливают из четырех миллиардов тюбиков пасту

на  четыре  миллиарда  зубных  щеток,  и  все  четыре   миллиарда   землян

одновременно начинают чистить зубы. Ты сказал просто  слова,  которые  все

говорят. Ты - не режиссер, Дрюня.

     - А ты - бывший мент, Суреныч. И только, - режиссер  Андрей  Бартенев