Он ничего не сказал, так что я вошел в систему и начал работать, перебирая по базе всех Лабораторных мужского пола, без дуэльных шрамов и ростом не менее шести футов[32]. В церкви я стоял к белому кролику достаточно близко, и, хотя я сам был ростом в пять футов десять дюймов, я едва доставал ему до плеча. Я приблизительно нарисовал сплюснутую розу Тюдоров, которую видел у него в ухе, и мы, как и положено, отправили рисунок в другие департаменты, но даже два возможных совпадения, которые они мне прислали, совсем не подходили.
Сегодня я собирался пройтись по уже умершим Лабораторным на тот случай, если он инсценировал собственную смерть, чтобы избежать обнаружения. Таких было несколько сотен, и, поскольку кролики умирали часто, умерших в колонии обычно не опознавали и даже не фотографировали. После этого мне было нужно начать просматривать Лабораторных в других колониях, а это, по моим прикидкам, могло занять почти месяц. А если он незарегистрированный – что было вполне вероятно, – то я вообще зря старался. Честно говоря, если бы я возглавлял кроличье Подполье, то именно по этой причине брал бы в курьеры только незарегистрированных Лабораторных кроликов – их было почти невозможно опознать.
– Как у тебя дела с Ушастым? – спросил Безухий. Прибавлять «7770» было уже не нужно – в последние недели я искал только его.
– Никак, – сказал я, – но мне еще предстоит просмотреть уйму физиономий.
– Нам нужно его имя, Нокс.
– Я знаю, – сказал я. – И работаю настолько быстро, насколько могу.
День тянулся медленно до самого ланча, когда я побрел в район Старого рынка, чтобы купить в «ТК-Макс» носки.
На улице было тепло, но не душно, покупатели пребывали в приподнятом настроении, а в городке было тихо, как и заведено в понедельник. Когда я проходил мимо стоянки у кинотеатра «Одеон», то заметил «Додж Монако» семейства Кроликов. Я знал, что это именно их машина, потому что, во-первых, в Херефорде такие можно было увидеть нечасто, а во-вторых, на багажнике был наклеен традиционный и ироничный стикер с кроликом из «Плейбоя». Традиционным он был потому, что этот символ являлся неофициальной эмблемой «Кроличьего Равенства», а ироничным, потому что клубы «Плейбой» никогда не разрешали
Я нашел ее в журнальном отделе, увлеченно разговаривавшую по мобильнику. Я нырнул обратно за соседний островок и остановился, чтобы подумать. Мое сердце колотилось. Я не видел Конни больше тридцати лет, и даже тогда между нами ничего не было, да и
– Ну и как прошел ужин? – раздался позади меня голос, и я вздрогнул. Это был Виктор Маллет. Он всегда закупался в «Уэйтроуз», поскольку считал его «по-настоящему британским магазином, практически не опороченным присутствием иностранцев».
– Он будет только сегодня вечером, – сказал я.
– А, вот и замечательно, – сказал Виктор. – В фонде по их выселению уже двадцать кусков, но начни с цены пониже и хорошенько торгуйся, ладно? Пусть думают, что семь – это наш потолок. И вот еще что, – прибавил он, когда ему в голову пришла очередная мысль, – нам бы не хотелось им платить, если это возможно. Крыша церкви сама себя не починит, и такой удар по нашим финансам наверняка скажется на празднике по случаю очередного новорожденного в королевской семье. Так что ты не мог бы попросить кого-нибудь в Надзоре надавить на них, чтобы они съехали?
– Все не так просто.
– Правда? А я думал, что все именно
– Я всего лишь бухгалтер.
В тот момент я впервые подумал, насколько же это большая ложь. К моему неудовольствию, Виктор Маллет был прав. Будь я честнее с самим собой, то с легкостью бы увидел, что Министерство кроличьих дел, стоявшее над Службой по надзору за кроликами, никогда не было благосклонно к кроликам. Пока мы не вышли из Евросоюза, их семьсот двадцать восемь раз вызывали в Европейский суд по правам человека в Страсбурге. Суд постановил, что раз мы относились к кроликам как к людям – они платили налоги, работали, свободно изъявляли свою волю, осознавали свою смертность и место в обществе и в мире, – значит, они, в силу этого, были достаточно человечны, чтобы обладать всеми правами и привилегиями человека.