Вечный хлеб

— Я один раз качалась. Мы были в гостях у папиного начальника, и там настоящая качалка. Его жена сказала, они привезли с Большой земли. На Камчатке говорят даже про Владивосток: «Большая земля». (Вячеслав Иванович невольно вспомнил Большую землю за Ладогой — и умудренно улыбнулся.) Я стала качаться, а скоро подошла мама и сказала, что хватит, что неприлично так сильно качаться в гостях. Я разозлилась, и, когда пили чай, хозяйка стала мне совать свои пирожные, говорила, какая она мастерица, что такие никто не умеет, что она специально пекла для ребенка. А я сказала, что мне нельзя, что у меня от пирожных всегда диатез. Пришлось и маме подтвердить про диатез. Хотелось— ужасно! Но злилась еще сильнее. Я злая, правда.

Последнее было произнесено с важностью, как дети говорят: «Я уже большая».

Алла слегка покачивалась в качалке, и казалось, она здесь давным-давно. За окном быстро темнело, Вячеслав Иванович задернул штору и включил торшер в. углу.

Свет его, проходя, путался в легких золотистых волосах племянницы, и, как тогда впервые в дверях квартиры, показалось, что вокруг ее головы золотой нимб. Какой дурак сбежал от нее?!

— Ты когда должна… когда должен быть маленький? — Почему-то не выговорилось слово «родить».

— Обещают в начале января.

Сообщила она это с удивительной беспечностью, точно в дом отдыха собиралась.

— Врачи обещают? — глупо переспросил Вячеслав Иванович.

— А кто же! Я такая паинька, вся примерная, хожу показываюсь. Моя Нина Евгеньевна все говорит, что у меня так все нормально, как в жизни и не бывает, в одних учебниках… Я держусь за дерево, и ты тоже стукни, дядя Слава, потому что я ужасно суеверная!

Вячеслав Иванович послушно стукнул о ножку своего стула.

— Ты, говорит, не бойся, не слушай бабских страхов.

Она нарочно привела к нам, ну к таким, к ожидающим такую, которая уже родила, и та рассказывала, как ей

было легко и приятно. У нас там всё вместе: внизу консультация, а выше родилка. На Петра Лаврова, угол

Чайковского. То есть Чернышевского!

Вот дурацкое совпадение: на улице Петра Лаврова живет Лариса. Может быть, встречались случайно.

Вячеслав Иванович почувствовал, что сейчас можно задать Алле любые вопросы — и она ответит с той же беспечностью.

— А кто отец маленького? Он ведь не женился?

— А-а, один из театрального.

— Чего «театрального»? Института?

— Ну да. Я знала, что не женится. У меня и в мыслях не было. У него семья такая дружная и образцовая!

Вячеслав Иванович не очень поверил, что так уж Алла знала, что этот тип не женится. И все равно спросил грубовато — на правах дяди:

— Зачем же, если знала?

— А-а… Жена у него такая фифа, такая моральная! Такая у них с Власиком любовь! Вот и полюбуйтесь на свою любовь!

— Кому хуже? Она не узнает, наверное.

— Я писать ей не стану, это уж точно! А все равно доказала. Это он, когда узнал, стал мне рассказывать, какая у них любовь возвышенная, какая его Лизочка святая! Чуть не плакал. Я и говорю: «Иди к своей Лизочке и успокойся!» А то чуть не плакал. Испугался — ужас как!

Вот это уже вернее: когда узнал, стал рассказывать и чуть не плакал.

— Ну правильно, такого и надо гнать: зачем он тебе? Да и зачем тебе муж из театрального.

— При чем здесь театральный?

Вячеслав Иванович еще и сам не знал, при чем. Сказал, чтобы еще сильнее унизить этого труса. А кроме как то, что он из театрального, ничего не знал про него. Знал бы, что блондин, например, сказал бы: «Зачем тебе муж-блондин!» Но раз сказал, нужно было выкручиваться.

— Как при чем? При том. Там, знаешь, публика: играть, себя выставлять. А я тебе скажу: себя выставлять— дело женское. А зачем тебе женственный муж? И все важные: «Мы — служители искусства!» Да возьми кулинарию: тоже искусство, а попробуй скажи такому! Раскричится: «Мы создаем пищу духовную! Мы выше грубого материализма!» А самих из ресторана не вытащишь. Ну их. А если когда нужна грубая мужская сила — вот мы с Эриком.

— А-а, бог с ним. Бог и его Лизочка. Этот ангел еще ему покажет. А я и так очень хорошо проживу. Буду вот воспитательшей и маленького к себе в группу. Очень удобно… Мама вот только поахает! Ну, переживет. Привыкнет!

Хорошо, что он в письме к Маргарите ни слова не написал про положение Аллы. Он и не думал, что сестра не знает, просто не хотел ковырять в чужой ране. А вышло удачно. Вот бы сообщил новость!

— Чего ж теперь скрывать, когда скоро?

— Вот рожу когда — стукни, опять, дядя Слава, — тогда напишу. Тогда легче пережить, когда готовый младенец. Бабуля тоже сначала ахала, а теперь уже влюблена заранее. Спорит со мной, как назвать.

А он чуть не забыл на радостях про бабулю! Надо же показать дневник!

— А как же она, пока ты будешь в роддоме? Если не встает совсем.

— Нашли одну женщину, побудет пока.

— Что у нее за болезнь? Я тебе скажу, я медициной интересуюсь: когда настоящий паралич, он с одной стороны — рука и нога. А у нее обе руки в порядке, а ноги

отнялись. Странно. Зато бывает такой интересный факт истерический паралич. Вот тогда обе ноги.

— Нет, у бабушки все по-настоящему. Сколько смотрело врачей. И профессоров.