Вечный хлеб

Так же старательно и неумело впервые повторяет за матерью свое имя ребенок.

— Вот видите, вот и нашли! — торжествовала Клава. — Все записано, все честь по чести!

— Обожди, Клава, посмотрим дальше: вдруг кто-нибудь еще подходящий, — охладила пыл Антонина Васильевна.

Но никого подходящего дальше не нашлось, хотя пролистали и майские записи — без всякой нужды, ведь Вячеслав Иванович точно знал, что уже в апреле был вывезен через Ладогу.

— Значит, Сальников Станислав Петрович?

Он словно бы постепенно пробивался к своей исконной фамилии, еще говорил в третьем лице, не решаясь произнести прямо: «Я — Сальников!»

— Ну конечно! Вы же видите! Все сходится! Удивительно! — продолжала торжествовать Клава.

— А родные? Кто были родные?

— Сейчас и родных поищем. — И Антонина Васильевна перевернула назад несколько страниц, возвращаясь в сорок первый год. — Вот: «Сальников Петр Григорьевич, 1895 года, умер 31 декабря 1941 года».

Толстый мужчина — а умер первым. Отец.

— «Сальников Сергей Петрович, 1928 года. Убит при артналете 14 марта 1942».

Значит, брат.

— «Сальникова Галина Владимировна, 1906 года, умерла 16 марта 1942».

Сразу же за братом — мать.

— Смотрите, вот еще! — закричала Клава: «Сальникова Маргарита Петровна, 1937 года, выписана 5 мая 1942». Выписана!

— Выписана? Как — выписана? То есть что же — жива? И в мае — больше месяца. Из той квартиры? Сестренка, значит? И жива? Выписана…

Он уже смирился со скорбно-торжественным: «Умер… убит…» — и в первую секунду просто растерялся: неужели возможно, чтобы жива? Чтобы у него жива родная сестра? После всего, что произошло? Так это было невероятно, что радость, не веря себе самой, пробивалась постепенно.

— Выписана — значит, не умерла, так? И не погибла? Выписана — в детдом, наверное, взяли?

А что, если они несколько лет в одном детдоме? Нет, его ведь гораздо раньше. А вдруг? Куда везли из Ленинграда в мае? Неужели тоже на Кубань?!

— Тут ничего не пояснено, — слегка виновато сказала Антонина Васильевна. — Только, что выписана. Вы запишите все точно, все данные, — сделаете запрос в справочном. И архивы всякие есть.

— Записать? — удивился Вячеслав Иванович. — Как же я могу забыть?

Не то чтобы он обладал особенной памятью, но невозможно же забыть имена родителей, брата, сестры.

Молчание застыло в комнате жилконторы. Словно эта скучная комната, заставленная обычной канцелярской мебелью, вдруг осветилась не сегодняшним, а тогдашним светом, от которого строгие тени легли на лица.

Вячеслав Иванович почувствовал, что должен первым что-то сказать — сказать так, как не говорит обычно.

— Большое спасибо. Я… Как будто чуть-чуть ожили сейчас они, да? Петр Григорьевич и Галина Владимировна Сальниковы… Может быть, так? И я будто снова родился. А лучше сказать: будто нашел самого себя. Знаете, я когда-то читал про человека, который после контузии забыл свое прошлое. Во всем нормальный, но до какой-то черты, а дальше — пусто. Вот и я… Ну, в общем, большое спасибо.

Тут всем захотелось говорить, произносить слова, которые не скажешь каждый день!

— Чего только люди здесь не вытерпели! Я бы, наверное, не смогла! Тут тогда любой — высший герой! — это Клава.

А Антонина Васильевна:

— Мы всегда рады! Это же счастье — помочь людям!

Всегда ли они в действительности рады помочь? Сейчас Вячеславу Ивановичу искренне верилось, что эти женщины-паспортистки живут для того, чтобы помогать людям, что никогда они не грубят посетителям, не заставляют приходить два-три раза за пустяковой бумажкой. Искренне верилось, потому что полон он был неожиданного для себя благодарного умиления, чуть ли не готов был прослезиться, чего с ним никогда еще не бывало. Кстати, и посетитель, пришедший к Клаве за какой-то справкой, до сих пор не ушел и нисколько не сетовал, что теряет время, наоборот, кажется, рад был, что оказался невольно причастен к событию, пробормотал разнеженно:

— Бывает же! Вот дела!

Вячеслав Иванович обошел всех, пожимая руки и еще раз довольно бессвязно благодаря, причем ни разу не покосился даже в сторону торта, по-прежнему возвышавшегося на углу стола Антонины Васильевны, — правильно сделал, что пришел не с пустыми руками, но сейчас не хотелось снижать минуту мыслями об отблагодарении. Потом пусть пьют чай без него. Выслушивая самые искренние напутствия, он двинулся было к двери, но приостановился:

— Совсем забыл! Голова кругом потому что. Не знаете вы про такую Эмирзян? Эмирзян, а имени-отчества не знаю. Жила тут у вас, а потом переехала. Жива-здорова, просто переехала.

— Эмирзян? — подхватила Клава. — Конечно, помню!

— Да все мы помним, — попыталась вмешаться Антонина Васильевна, но Клава не упускала инициативы: