Вечный хлеб

Машина ехала обратно в Скворцовку, Вячеслав Иванович хотя и не видел сквозь матовые стекла, по каким улицам они едут, сообразил, что не так уж здесь далеко дом, где жила Алла. Больше не живет и никогда жить не будет… И тут он сообразил, что Зинаида Осиповна еще ничего не знает. Надо ей сказать.

Комната, в которой он еще накануне переодевался, была отперта. Он взял свою одежду, стыдясь сочувственных взглядов старушки: чего сочувствовать, если он один во всем виноват!Или показалось, что взгляды сочувственные?! Откуда старушке знать, что Аллы больше нет… Старушка не спросила, он не сказал. Но и Таня не знает еще. А она-то имеет право узнать.

Уже в городских брюках, накинув только снова халат, он отправился разыскивать Таню. В приемном на него привычно закричали, попытались не пустить, но он сказал:

— Я отец Аллы Калиныч… той, которая… вы знаете…

И перед ним расступились.

В родильном зале шла генеральная уборка, раздавался властный голос заведующей, командовавшей санитарками. В предродовой слышались пусть и страдальческие, но все же счастливые вопли рожениц. Заглянул— Тани там не было.

Еще отыскалась дверь с малопонятной надписью «ординаторская». Студенческая комната, что ли? Вячеслав Иванович приоткрыл дверь — точно, Таня сидела за канцелярским столом и писала. Больше никого, хотя могли прийти — пустовало еще несколько таких же столов.

Вячеслав Иванович вошел, молча сел рядом с Таней. Она посмотрела на него — хотела спросить и не решалась. Он махнул рукой и сказал:

— Все. Прямо в машине.

Таня заплакала.

Он чуть было не погладил ее по голове.

— Ты не виновата, девочка.

— Я не потому… Не от вины… Жалко…

Она не виновата — и плачет. А он один во всем виноват, но не плачет. Да чего ему плакать — такую вину не выплачешь. Надо платить долги, и он заплатит.

Она вытирала слезы, но текли новые.

— Я уйду из медицины…

— Ну-ну, что ты, нельзя. Вся надежда на таких, как ты, которым жалко. Не на Старунского же, конвертника!

Конвертник— вот оно, самое правильное слово для него! Конвертник!

В эту минуту Вячеслав Иванович почти забыл, что сам заставил Старунского примчаться к Алле.

— Вся надежда на таких, — повторил он. — На таких, которые переживают.

— А что толку от моего переживания? Уметь надо, а не переживать.

— Старунский вот и сумел!

— Ошибся. Правда, трудно было. Он всегда внимательно, не зря ж к нему… Ошибся…

— Что за операцию он сделал? Зачем?

Наверное, врачи не говорят такие вещи родственникам. Но сейчас Таня не могла скрыть. И Вячеслав Иванович понимал, что она не сможет. Виноват не Старунский, виноват он сам (стучало непрерывно, как отбойный молоток, и Вячеслав Иванович немного привык, уже мог думать о другом на фоне этого стука совести — так привыкают и к стуку отбойника за стеной), — но нужно было понять и значение Старунского.

— Он думал, остался послед. Потому что температура. А температура от переливания,

— Зачем ей переливали?

— Она потеряла. Не очень много, но потеряла. Тогда полагается.

Вячеслав Иванович вспомнил врача из бригады.

— Но ведь можно что-то другое, не кровь.

Она не удивилась его знаниям.

— Есть заменители. Без реакции. Не запасли в родилке. Забыли выписать тридцать первого — перед Новым годом.

Забыли выписать… Вот через какие случайности проявилась его вина.

— Но как же?! Как Старунский не догадался про кровь?!

Она плакала, но она не хотела обвинять Старунского.

— Не знаю… Это редкие факторы… Все сделали правильно, проверили перед переливанием.

— Но кто же виноват?! Кого будут судить?! Она отвечала стыдясь:

— Никого.

— Но если бы Старунский не дал наркоз!

— Ошибся. У него были основания думать про послед, так докажут. Меня уже посадили — переписывать историю.

— Как?!

— Вот я пишу.

— Что же ты пишешь?!

— Историю. С самого начала.

— И как же? Что же? Что не было наркоза?! Или не переливали?!

— Нет, так невозможно. Но что был токсикоз.

— Какой еще токсикоз?!

— Второй половины… Ну, осложнение беременности. Поэтому так тяжело после наркоза.

Вот, значит, как: концы в воду.

— Вот как… А почка? Почему поздно повезли на искусственную почку?! Если бы раньше?!

— Она не могла помочь.

— Но как так?! Зачем везли?!

— Чтобы не здесь… Не умирала… А так: выписана с ухудшением.

Вячеславу Ивановичу показалось, что он оправдался перед собой: виноват не он, виноваты понемногу все — от Старунского до того, кто забыл что-то выписать перед Новым годом! Ну конечно, они виноваты! Поэтому заведующая заметает следы!

— Тебе заведующая приказала переписывать?

— Да.

— А если я подниму дело, ты подтвердишь? Ты все расскажешь?

— Да.

— Точно?!

— Точно. Иначе уйду из медицины.

— Правильно: расскажи и не уходи! А не испугаешься?

— Нет, не испугаюсь. А чего мне пугаться?

— В жизни сложно: ты студентка, а Старунский — доцент.

— Нет. Правда, не испугаюсь.

— Ты молодец. Ты тогда перепиши себе те места, которые велели изменить, хорошо?

— Да.

— Вот и отлично! И адрес свой оставь.