Вечная жизнь Лизы К.

Письма Лизе писал теперь только папа, одно патетичней другого: «Кто мог подумать, Цап? Но я был обязан! Старый дурак и Гапон, вот честное слово. Никогда себя не прощу!» И на следующий день: «Общая картина оказалась еще трагичней, чем я думал: случилось избиение мирных и безоружных. Людей догоняли, били, хватали не только на Болотной, но также в переулках и подворотнях. Ни у кого нет сомнений, я говорил со многими: была дана установка на устрашение. Осознанно, впритык к инаугурации – я обязан был это предвидеть. Хотя бы почувствовать, а я в это время ловил на фотик оттенки Которского залива! Воистину, Цапелька, воистину: Счастье – это глухая ночная река, по которой плывем мы, пока не утонем…»

А ведь папа еще не знал, что по Сергиевичу на Болотной погуляли дубинкой, втиснули в автозак, три часа возили по городу (все ОВД в этот вечер оказались забитыми под завязку), на ночь заперли в обезьяннике. В шесть утра растрясли и подсунули протокол. А у него болело все тело, дико хотелось домой, и он подписал: и что сорвал с полицейского шлем, и что при задержании оказывал сопротивление… Когда он жил еще в Тихорецке, его бывший тесть был заместителем межрайонного прокурора, и у Сани, наверно, на уровне ощущений осталось: как ни сглупи, а все поправимо. Но когда приехал домой и перетер случившееся с Кирюхой, с которым вместе снимал квартиру, вместе учился в полиграфическом техникуме, вместе приехал в Москву, – в мозгу прояснилось. И Саня понесся в травмпункт, чтобы снять побои и этой бумажкой прикрыться. А Лиза сначала подумала, чтобы подать на них в суд – все-таки избиение, а также унижение и попрание. Но Сергиевич жил в своей системе координат. В ней, кроме снятых побоев, на человека работала респектабельность, пусть только видимость респектабельности – и первым делом Саня апгрейдил себя, начав с вип-реплики Rolex, затем – их сайт, бездумно расширив ассортимент, а в том, что касалось Лизы, и безответственно («фотокниги скорби, поминальные плачи по черновику заказчика» – это вот что такое?). Офис перенес из замкадья на «Рижскую», из семидесяти метров перебрался в двадцать, но все равно влез в долги. Взял на договор двух вгиковских третьекурсников, Витю и Вадю, платил им немного и сдельно, но прикупил под них дорогущей аппаратуры – и этим еще долг удвоил. А зарплату себе и Лизе на треть сократил: мы обязаны вкладываться в развитие! Но спрос сейчас с Сергиевича был никакой. Дни шли, а он только и мог, что заливать в свой рабочий комп из Ютуба новые терабайты на Болотной отснятого материала и исследовать их буквально по кадрам – в поисках доказательств своей невиновности. Как будто картинка способна запечатлеть, что ты не срывал с полицейского шлем, не бросал в них пластиковые бутылки, не переворачивал туалетных кабинок, не тащил металлических ограждений, чтобы защитить себя и других.

Он и Лизу обязал дважды в неделю приходить на работу – типа отвечать на звонки, а в реальности – чтобы каждые пять минут выдергивать ее к компу: глянь, Кармашкина, здесь я, или кто, или дед Пихто? От кадров, то замедляемых, то ускоряемых, то остановленных влет, рябило в глазах. Люди вырывали друг друга из рук полицейских, обнимались, чтобы их не могли растащить, и да, конечно, зверели, видя, как шлемоносцы размахивают дубинками, а в следующем кадре – тянут волоком по асфальту парня или совсем девчонку, а потом ведут старика, заломив ему обе руки. А пенсионерку с рюкзачком на спине, к общей радости, удалось отбить – эпизод завершился аплодисментами. В рифму автор сюжета подмонтировал черные шлемы, плававшие по Обводному каналу. И Саня с размаху ударил кулаком по столу и замотал головой на раздавшейся шее. Ел он на нервной почве за семерых. А спроси она у него: фигли ты оттудова вовремя не свалил? – собственно, Лиза дважды и спрашивала: я же помню, мы стояли с другой стороны, замес начался не сразу! – Саня молча что-то высматривал по углам, как у доски, когда не знал урока. Глаза у Сани в принципе были красивые, каре-зеленые и немаленькие, но, когда он смотрел на Лизу, они превращались в щелки… В пятом классе она даже дразнила его: маска-фантомаска! – чтобы отвял и перестал наконец таскать до подъезда ее школьную сумку. Лиза тянула ее на себя, но Сергиевич держал мертвой хваткой. А в тесных прорезях глаз жил кто-то другой, бессловесный, несчастный, упрямый, тревожаще взрослый. И Лиза безжалостно била его каблуком по ноге. И чем безжалостней била, тем вымученней и блаженней он улыбался.