Вечная жизнь Лизы К.

– Очень-очень люблю, очень-очень скучаю!

Под увертюру из «Ипполита и Арисии» – струнные увлекали за собою валторны, а те лишь тревожились и клубились, не посягая на внутренний мир, – Лиза стала гуглить оставшиеся причины: десятая – это дайвинг, рафтинг, серфинг, каякинг… И как-то вдруг оказалась на сайте «Досуг. FM». Юлий Юльевич Кан (ага, значит, он Кан… ю-ю, кан-кан), кандидат психологических наук и доктор биологических, на фоточке на себя почти не похожий (или это Лиза его так мало запомнила?), натужно осклабившийся, с волосиками, зачесанными на лысину от правого уха и до левого, будто циклон, накрывший Атлантику, пучеглазый, как долгопят – но по-своему милый, кроткий, можно сказать, застенчивый, – он просил своих сегодняшних слушателей задавать на сайте любые вопросы: как о прошлом человечества, так и о будущем – вот это масштаб! – и у Лизы, как на экзамене, исчезло из памяти даже то, что она помнила еще утром. Написать же хотелось безумно… и подписаться Елизавета Карманникова. Он прочтет и будет гадать: она или не она?

Правда ли (я где-то читала), что наскальные рисунки животных (скачущие лошади и бизоны в разных позах) – это прообраз кинематографа, в том смысле, что эти рисунки, выхватываемые факелами из темноты, двигались, как мультяшные? В старших классах, Ю-Ю, я реально сходила с ума, так мне хотелось быть при кино, кем-нибудь, кем угодно. Ну то есть потом, естественно, режиссером, а сначала – хоть девочкой с мегафоном или хлопушкой. У нас во дворе однажды снимали кино, и почему-то все время народ разбредался по клумбам, а девочка с мегафоном периодически завывала: на площадку, работаем! Но что-то у них постоянно ломалось – народ снова рассасывался. И мама сказала: теперь ты увидела своими глазами, что кино это – балаган. Единодушие моих родителей постигало не часто. Но тут они встали китайской стеной. А я все равно подала документы сначала на режиссерский – провалилась в первом же туре. Папа тогда откупорил шампанское: погоня за «Оскаром» отменяется, да здравствует жизнь. Но я-то как раз и мечтала о жизни – такой, как тогда во дворе, чтобы расслабленно, врозь, по клумбам, перилам, ступенькам, а по свистку – как дельфины, все на своих местах, у каждого свой маневр и каждый выкладывается по максимуму… Ты, наверное, знаешь, что девяностые подкосили науку – и папу в науке, и с тех пор он одним студентам преподает, а другим помогает писать дипломы. Но самым существенным делом на свете ему кажется… достойное проживание. А тебе, то есть – вам?

И закрыла радийный сайт.

Перед Машей сидела распаренная клиентка, значит, сидела давно и нудила:

– А если у меня мать попадет в больницу – тоже не форс-мажор?

– Тоже, – кивала Маша, едва сдерживая зевок.

– А если ребенок? Не приведи Господь! Пятилетний ребенок!

– Это тоже не форс-мажор.

– У нас с вами разные представления!

– А знаете что? – Маша сделала вид, что ее озарило. – Мы ведь можем оформить страховку от невыезда. И вы будете абсолютно спокойны.

Лиза ей улыбнулась, осторожно, одними глазами, чтобы не сбить ее с верного тона, и выскользнула за дверь. Во-первых, было пора выпить кофе, во-вторых, выгулять шерстяное черное платье с белым воротником, облегающее, на десять сантиметров выше колена, в меру дресс-кодовое, в меру секси. В конце коридора у автомата померещился Дэн. На стене, рядом с планом эвакуации – таракан… не померещился, нет, резво бросился к плинтусу. Захотелось ускориться, как и он, но в руке забился мобильный. А в нем голос мамы, растерянный и напористый: обстоятельства таковы, каковы они есть, и родители тоже имеют на это право… Лиза остановилась. На что – на это? Связь в коридоре иногда пропадала. Оказалось, что завтра папа хочет пойти на митинг, на Болотную площадь, а прогноз погоды на завтра – минус двадцать пять! Отпустить его одного в такой ситуации крайне опасно, еще одного воспаления легких папа может не пережить.

– Вы пойдете с белыми ленточками? – Лизе ведь надо было что-то ответить, а мама обиделась:

– Это делается, между прочим, ради будущего – бокрёнка и твоего! – Щеки в такие мгновенья мама обычно втягивала и закусывала, как удила, и дышала от этого, словно неслась галопом.

И сразу стало понятно, что ей тоже хотелось пойти. Они ведь однажды уже ходили, в конце декабря и тоже за честные выборы, и оба были в неуемном восторге (нас было минимум семьдесят тысяч, если не восемьдесят, а может быть, и все сто! а сколько было прекрасных лиц, Цап, молодых и прекрасных!), словно проснулись спустя двадцать лет, а вокруг все до жути родное: оцепление, танки, ГКЧП… и надо срочно куда-то бежать и прикрывать молодыми телами демократию и свободу.

– Папа уже написал плакат. Ты представляешь папу с плакатом? – мамин голос неумело заластился.

– И что же он написал?

– «У свободы нет плохой погоды». Алё!

– Я здесь.

– Здесь и молчишь!

– Мамочка, я буду мысленно с вами.

– А сейчас ты мысленно с кем?

Строгость в Лизином голосе иногда помогала:

– Я сейчас на работе!

– Кстати, знаешь, какое существительное англичане произносят чаще всего?

– Нет.

– Time.