Вечная ночь

– Здравствуйте, вас уже ждут, – сказал метрдотель.

Вазелина в кафе знали. Он бывал здесь часто, встречался с журналистами, иногда просто приходил поесть. Хорошо, что метрдотель проводил его к столику, иначе он ни за что не узнал бы корреспондента. У него была отвратительная память на лица.

Парень пил кофе и читал газету. Вазелин плюхнулся напротив.

– Привет, извини, я опоздал.

– Ничего страшного, – парень сверкнул белыми зубами, – скажите, как мне вас называть, Вазелин или Валентин Федорович?

– Ну, вообще-то, я Ваз. Странно, что ты этого не знаешь. Тебя как зовут? Я забыл, извини.

– Антон.

– Ладно, Антон, я сначала пожру что-нибудь. Не возражаешь? Кстати, можешь подробно описать мой завтрак. Публике всегда интересно, чем питаются гении.

Гений заказал себе омлет с беконом, горячие гренки, свежий ананасовый сок, двойной кофе со сливками.

– Скажите, у вас есть враги? – спросил Антон, когда ушел официант.

– А как же? – ухмыльнулся Вазелин. – У кого их нет? Я красивый, талантливый, знаменитый.

– Вы именно такой?

– Ты сомневаешься? Тогда зачем пришел брать у меня интервью?

– Что вы, я нисколько не сомневаюсь, мне очень нравятся ваши песни. Я спросил потому, что талантливые творческие люди редко бывают в восторге от самих себя, у них случаются приступы рефлексии, депрессии, бывают периоды, когда не пишется, и это очень мучительно. Вы всегда в полном порядке? Одни победы, никаких поражений?

– А, ты хочешь, чтобы я тебе поныл, пожаловался? – Вазелин подмигнул. – Типа, не волнуйтесь, ребята, великий Ваз такой же, как вы. Он не всегда в шоколаде, иногда бывает и в дерьме. Нет, малыш, этого ты от меня не услышишь. Я – солнце русской поэзии.

– Солнце в шоколаде, – Антон покачал головой, – звучит не очень аппетитно. Впрочем, солнце в дерьме еще хуже. Когда вы сочиняете свои песни, вы сразу пишете набело или все-таки какие-то строчки вам не нравятся, вы их вычеркиваете?

– Да-а, вычеркиваю, рву черновики, сжигаю! И волосы рву на голове, хожу весь такой трагический, потерянный. – Вазелин сделал важное лицо, заговорил тягучим басом: – Творческий процесс так колбасит меня, жуть, я парюсь иногда над песней неделю, месяц. – Он брезгливо сморщился. – Ой, блин, ну зачем тебе нужно это нытье? Вчерашний день, отстой. Кстати, слушай, мы пишемся уже или просто болтаем?

– Пишемся, – кивнул корреспондент.

* * *

– Ольга Юрьевна, руководство запретило пускать в эфир нашу передачу, – Миша Осипов так кричал в трубку, что у Оли заболело ухо, – представляете, без всяких объяснений, просто нет – и все!

– Ну, наверное, какая-то причина есть, – сказала Оля.

– Очень, очень формальная причина. Отговорка. Будто бы, пока идет расследование, информация об этом убийстве засекречена в интересах следствия.

– Но мы с вами не выдавали никакой информации. Только общие рассуждения. Ваше руководство видело запись?

– Конечно. По-моему, больше всего их напугала та часть разговора, где мы обсуждаем, почему закрыли группу Гущенко. Я предложил обрезать этот кусок, но все бесполезно. Знаете, я десять лет на телевидении, но такого у меня еще не было. Иногда просят что-то смягчить, не называть имен, но чтобы совсем сняли передачу, в день эфира, когда уже прошли анонсы, – это что-то запредельное!

– Ясно, – рассеянно ответила Оля.

В кабинет заглядывала медсестра Зинуля и делала выразительные знаки. Надо были идти к старику Никонову. Только что явился главный со свитой. Наташка успела сбегать к нему, нажаловаться, что мужа неправильно лечат. Оказалось, у нее есть кто-то там важный в министерстве, она тут же, из кабинета главного, ему и позвонила.

Главный еще не остыл после истории с Ивановым по матери и сейчас возбужденно потирал руки, сверкал грозными очами. Оля этого сверкания не боялась и вкратце объяснила главному, в чем суть претензий госпожи Никоновой.

– Девушка хочет, чтобы старик сначала был немножко вменяемым и подписал завещание, а потом чтобы сразу стал совсем невменяемым и остаток своих дней провел в интернате.

– Вот гадина! – возмутился главный, правда, возмутился шепотом, Оле на ушко.

Было забавно и грустно наблюдать, как в Германе Яковлевиче кипит внутренняя борьба. Ему хочется казаться хорошим, честным, совестливым человеком. Ему стыдно брать взятки, трястись перед начальством. Ему важно, что о нем думают коллеги. Но он боится остаться в дураках, упустить выгоду, нарваться на неприятности.

«Все берут, а я дурак, что ли?»

Если Наташка еще не предложила ему деньги либо дорогой подарок, то обязательно предложит. Тогда он с умным видом угробит старика и скажет, что виновата доктор Филиппова.

Оля зашла в кабинет за медицинской картой Никонова, и тут как раз позвонил Миша Осипов.

– Что вам ясно? – кричал Миша. – Вы знаете, почему это произошло? Знаете? Тогда объясните мне, пожалуйста, потому, что я ничего не понимаю. У меня такого никогда не было.

– Да, извините. Я просто ляпнула. Я тоже, конечно, не понимаю. Это прямо мистика какая-то.