Вечная молодость графини

Двадцать минут. Дождь усиливается. Гудит ветер, высвистывая на трубах теплоцентрали городскую мелодию. Уставшая береза сыплет листья, прикрывая корни от хлестких ударов.

Десять… Если он опоздает, Мэри сделает то, что обещала. Она всегда делает то, что обещала. Мэри – человек принципов.

Пять.

На циферблате сверкают камни, а вот браслетик, наоборот, простенький, выполированный до тусклого блеска, но неприметный.

Он вынырнул из мутной пелены, отряхивая капли с волос, и сказал:

– Привет.

– И тебе привет, – ответила Мэри, изо всех сил стараясь не улыбаться. Какой же он все-таки красивый! Обалдеть просто. Особенно вот так, близко. Близко она к нему еще не подходила… и теперь вдруг оробела. Мэри тысячу раз представляла, как это будет: они встретятся. Мэри заглянет в его глаза, и он поймет, что именно Мэри и никто другой – его истинная любовь.

На всю жизнь и даже больше.

Глаза бледные, с темным ободком по краю роговицы, а зрачки – черными каплями. Как камушки на воде.

– Значит, это ты была?

– Я.

Он разговаривает с ней! Смотрит на нее! И, верно чувствует то же, что и Мэри – сладко замерло сердце, а руки вспотели.

– И чего ты хочешь?

– Я? Я хочу быть с тобой.

– Чего? – его удивление непонятно и злит. Это ведь так просто: быть вместе.

– С тобой, – повторила Мэри, поглаживая браслет. – Быть. Навсегда. Я тебя люблю… ты не думай, что это глупость. Я действительно тебя люблю! С первого взгляда. Ты пришел, и я сразу поняла, что… мы предназначены друг для друга!

– Кем?

– Судьбой! Миром! – она вдруг поняла, что слова закончились, что рассказать о собственном мучении, о зависти, которую она испытывала, глядя на Таньку Красникину, не сможет. Как и об унизительном желании стать Красникиной. Или хотя бы немного на нее похожей.

– Послушай… как тебя звать-то?

– Мэри… Мария.

– Маша.

– Мэри! – даже ради него Мэри не согласиться изуродовать имя. Хватит, ее и так всю жизнь уродовали, пихали в какие-то рамки, обтесывали по тупому образцу идеальной девчонки. Маша – туповатая, добрая и готовая всем помогать. А Мэри – хитра и цинична.

Совсем разные люди. Как можно не понимать?

И он понял. Сел рядом. Достав портсигар, протянул Мэри. Она взяла. Сигареты внутри забавные, тоненькие и коричневые. Пахнут корицей.

– Послушай, Мэри, – он отворачивается и смотрит на реку. И Мэри смотрит, пытаясь уловить то, что видно ему. Узкая лента в бетонном желобе русла. Песчаные берега. Дождь. Грязные ручьи и грязные же листья, которые не тонут, хотя должны бы. – Ты хорошая девчонка…

Конечно. Красникина была дурой. Красивой, отлакированной дурой. И он не мог не видеть ее тупости.

– …но я люблю Таню.

Сволочь!

– Неправда.

– Правда.

– Нет! Я знаю! Я видела! Да, я все видела! И я…

– Ты ничего не видела, – он хватает ее за руку и выкручивает. Больно! – Сядь. Слушай. Ты следила за мной? И за ней?

Да! Следила! И что с того? Это унизительно, но любовь не знает унижений!

– Ты следила за нами, – он заставляет Мэри сесть. Говорит спокойно, равнодушно даже. – Ты видела, как мы поссорились. Я был неправ. Теперь я понимаю, что был неправ. Таня очень переживала из-за Оленьки. А я не понимал. Мне казалось, что это ненормально так переживать, будто она сходит с ума или уже сошла, но… теперь я схожу с ума. Я тебя отпущу, но обещай выслушать.

Мэри кивнула и, когда он разжал руку – на запястье остался широкий красный след, – спросила:

– Зачем ты ее убил?

– Я?

– Ты. Вы поссорились. Я слышала. Ты ушел. А потом вернулся. Ты заставил ее что-то выпить. Угрожал, что если она не выпьет, то между вами – все. Она согласилась. Выпила. А на следующий день умерла.

– Это было успокоительное! Я хотел, чтобы она наконец заснула!

Оправдывается. Кричит. Пускай. Он причинил Мэри боль после того, как Мэри призналась в своей любви; рискнула прийти на встречу с убийцей? Сама готова была пойти на преступление ради него? И вот после всего этого он ее отверг?

Маша бы плакала в подушку, а Мэри отомстит. И будет хохотать, глядя на его мучения. А потом, уже после суда, подойдет и, заглянув в глаза, скажет:

– А все могло быть иначе!

– Что? – спросил он, вырывая из мечты.

– Ничего. Ты ее убил. Если успокоительное, то зачем ты так старательно мыл стакан? Дважды или трижды. А потом еще салфеткой протер. Чтобы отпечатков не осталось, да?

Мэри знала, что права, и ей приятно было видеть страх на его лице.

– И часики… красивые, правда? – она подняла рукав, демонстрируя находку. – А она их выбросила. Зачем? Ты подарил, а Танька взяла и…

– Отдай.

– Не-а. Я их нашла. Теперь они мои.

– Нет.

Упрямый. И пускай. Мэри тоже упряма. Он растоптал ее сердце, и значит, сам навлек на себя будущие беды.

– Ты ей был не нужен! Никто не нужен! И вообще она ненормальная! А еще гребень украла! Мой гребень!

Он не позволил договорить. Вскочив, схватил за горло. Сдавил пребольно, и Мэри, растерявшись, забилась в его руках. Она дергалась, пытаясь разжать пальцы, и хрипела.