Вечера барона Мюнхгаузена

Раз довелось мне очутиться в Южном океане. Спустя несколько дней с нашим кораблем случилось обычное несчастье: ужасная буря сломала мачты, разорвала снасти и, самое худшее, разбила вдребезги ящик, в котором находился компас. Управлять судном не было никакой возможности, и мы быстро неслись вперед, совершенно не зная, куда направляемся. Когда шторм утих, мы почувствовали какой-то необычайный аромат и заметили, что морская вода все белеет и белеет. Наконец мы увидели вдали берег и въехали в устье реки молочного цвета. Зачерпнув ведром жидкость, мы убедились, что, действительно, под нами великолепное на вкус молоко. Едва мы приблизились к суше, как один из офицеров нашего экипажа упал в обморок. Оказалось, что остров, к которому мы пристали, есть не что иное, как колоссальный кусок сыру, а вышеупомянутый офицер, как оказалось, не переносил запаха сыра.

Жители острова – очень изящные существа, приблизительно в полторы сажени ростом, на трех ногах и с одной рукою. Среди лба у них высится рог, служащий им оружием в борьбе. Они не тонут в молоке и бегают по поверхности своей реки так же хорошо, как и по своему сыру. Этим сыром они, главным образом, и питаются, ибо съеденное за день количество его неизменно ночью вновь вырастает.

Но остров изобилует и другой самой разнообразной пищей. Так, например, там произрастает много хлеба (без чего жители лишены были бы возможности делать бутерброды). В отличие от нашего, хлеб у них растет на колосьях в виде готовых булок. Кроме молочных рек, то и дело пересекающих остров, мы за время пребывания там нашли еще около десятка рек винных.

Остров был очень велик. Нам пришлось идти более пяти недель, чтобы достичь противоположного его конца. Зато мы были вознаграждены изумительными плодами, которые росли на том конце сырного острова на деревьях гигантских размеров. Таких божественных абрикосов и персиков я еще не едал и, конечно, никогда больше не увижу. Но что я увидел там еще более необыкновенное – это величина птиц, которые свили себе гнезда на этих фруктовых деревьях. Я подсчитал яйца в одном из этих гнезд. Вы знаете, что я не люблю преувеличений, и потому могу вам с точностью сообщить, что в гнезде находилось 212 яиц. Каждое из них по размерам равнялось приблизительно объему семи-восьми бочек. Мы с большими усилиями разбили скорлупу одного яйца и нашли там еще неоперившегося птенца, который был раз в двадцать больше тех коршунов, которых мы знаем. За нашу проделку, впрочем, тотчас же больно поплатился капитан нашего корабля. Мать освобожденного нами птенца с громкими криками слетела вниз, ухватила когтем своей чудовищной лапы за шиворот капитана, особенно старавшегося возле яйца, унесла к морю и, выбив ему все зубы, ударом крыла сбросила вниз. Как превосходный пловец, он, в конце концов, спасся и, выкарабкавшись, присоединился к нам. Вскоре мы вернулись на корабль.

Когда мы отплыли от сырного острова, произошел случай, который показался удивительным даже для меня, многое уже повидавшего на своем веку. Чему бы я мог еще изумиться? Вспоминаю, как однажды среди океана мой верный пойнтер Трей сделал стойку, указывавшую на то, что он почуял вблизи дичь. Капитан и офицеры, которым я указал на это, рассмеялись, но я, ничуть не изумляясь данному обстоятельству и доверяясь нюху своей собаки, предложил капитану пари. Я утверждал, что мой пойнтер не может ошибаться. Даже доктор пощупал мой пульс. Но я настаивал, и пари было принято. Спустя несколько минут, когда матросы распотрошили только что пойманную в океане акулу, они нашли в желудке у нее шесть пар живых куропаток!

Или такой случай, когда мой опыт и мои знания позволили мне отнестись опять-таки без всякого удивления к явлению, изумившему многих. Когда я, прибыв по Каспийскому морю в Россию, ступил на землю, на меня тотчас же набросился огромный медведь, растопырив свои передние лапы. Я незамедлительно схватил его за эти лапы и держал так до тех пор, пока зверь не издох. Дело объяснялось очень просто. Держа медведя в таком положении, я не давал ему возможности сосать свою лапу, без чего этот зверь существовать не может. Вот почему его гибель и не удивила меня.

Многие выражали также изумление по поводу моего жилета, который вы видите перед собой. Стоит любой дичи приблизиться на расстояние выстрела ко мне, когда я в этом жилете, как одна из пуговиц отлетает и падает на то место, где находится дичь. Все объясняется опять-таки просто, если знать, что жилет я сшил себе из шкуры того самого пойнтера, о котором только что упоминал. Нужно быть совершенным невеждой, чтобы не учитывать так называемой силы привычки. Свойства моего жилета менее всего способны меня удивить.