Вечер у Клэр

и тот странный, зыбучий отклик, который получается всегда, если артист играет на каком-нибудь музыкальном инструменте и поет на песчаной под аккомпанемент этого мотива, не перестававшего мне слышаться. Вместе с тем ожидание какого-то события вдруг появилось во мне — и тогда, подумав над этим, я понял, что давно уже слышу за собой шаги. Я обернулся: окруженная лисьим воротником своей шубки, как желтым облаком, широко открыв глаза, глядя сквозь медленно падающий снег, — за мной шла Клэр. Мне показалось, что недалеко за углом вдруг раздалось быстрое бульканье стекающей на тротуар воды, потом ударили молотком по камню — и сразу после этого наступила та тишина, которую я слышал во время припадков моей болезни. Мне стало трудно дышать; снежный туман стоял вокруг меня — и все, что затем произошло, случилось помимо меня и вне меня: мне было трудно говорить, и голос Клэр доходил до меня словно издалека. — Здравствуйте, Клэр, — сказал я, — я вас очень давно не видел. — Я была занята, — ответила Клэр, смеясь, — я выходила замуж. — Клэр теперь замужем, — подумал я, не понимая. Но страшная привычка к необходимости вести разговор как-то удерживала небольшую часть моего ускользающего внимания, и я отвечал, и говорил, и даже огорчался во время этого разговора; но все, что я произносил, было неправильно и не соответствовало моим чувствам. Клэр, не переставая смеяться и пристально смотреть на меня — и теперь я вспоминал, что на секунду в зрачках ее мелькнул испуг, когда она поняла, что не может вывести меня из состояния мгновенно наступившего оцепенения, — рассказала, что она замужем девять месяцев, но что она не хочет портить фигуры. — Это хорошо, — пробормотал я, поняв только фразу о том, что Клэр не хочет портить фигуры; а почему фигура могла бы испортиться, этого я не слышал и не понял. В другое время простое заявление о нежелании портить фигуру меня бы, конечно, удивило, как удивило бы, если бы кто-нибудь сказал ни с того ни с сего: я не хочу, чтобы мне отрезали ногу. — Вам придется примириться с тем, что я перестала быть девушкой и стала женщиной. Помните наш первый разговор? — Примириться? — подумал я, поймав это слово. — Да, надо примириться… Я не сержусь на вас, Клэр, — сказал я. — Вас это не пугает? — продолжала Клэр. — Нет, напротив. — Мы шли теперь вместе; я держал Клэр под руку; вокруг был снег, падавший крупными хлопьями. — Запишите по-французски, — услышал я голос Клэр, и я секунду вспоминал, кто это говорит со мной. — Claire n'etait plus vierge[23]. — Хорошо, — сказал я: — Claire n'etait plus vierge. — Когда мы дошли до гостиницы Клэр, она проговорила:

— Моего мужа нет в городе. Моя сестра ночует у Юрочки. Мамы и папы тоже нет дома.

— Вы будете спокойно спать, Клэр.

Но Клэр рассмеялась опять.

— Надеюсь, что нет.

Она вдруг подошла ко мне и взяла меня двумя руками за воротник шинели.

— Идемте ко мне, — сказала она резко. В тумане передо мной, на довольно большом расстоянии, я видел ее неподвижное лицо. Я не двинулся с места. Лицо ее приблизилось и стало гневным.

— Вы сошли с ума или вы больны?

— Нет, нет, — сказал я.

— Что с вами?

— Я не знаю, Клэр.

Она не попрощалась со мной, поднялась по лестнице, и я слышал, как она открыла дверь и постояла минуту на пороге. Я хотел пойти за ней и не мог. Снег все шел по-прежнему и исчезал на лету, и в снегу клубилось и пропадало все, что я знал и любил до тех пор. И после этого я не спал две ночи. Через некоторое время я опять встретил Клэр на улице и поклонился ей, но она не ответила на поклон.

В течение десяти лет, разделивших две мои встречи с Клэр, нигде и никогда я не мог этого забыть. То я жалел, что не умер, то представлял себя возлюбленным Клэр. Бродягой, ночуя под открытым небом варварских азиатских стран, я все вспоминал ее гневное лицо, и, спустя много лет, ночью я просыпался от бесконечного сожаления, причину которого не сразу понимал — и только потом догадывался, что этой причиной было воспоминание о Клэр. Я вновь видел ее — сквозь снег, и метель, и безмолвный грохот величайшего потрясения в моей жизни.