Вдовий плат

– Не отопрется Назар. Был он Марфин, а стал мой. Дорога с Верху в Низ долгая. Подружилась я с Назаром, нашла к нему ключ. Золотой. Он хоть и вечевой дьяк, а жалования имеет три рубля в месяц. Не больно дорого мне его печать и стала.

– Две грамотки, – повторил Иван Васильевич, теребя бороду. – И которую же они завтра прочтут?

– Какую скажу, ту и прочтут. Договорились мы с тобой, княже? Имею я твое государево слово, что Новгород будет мой?

Великий князь ответил невпопад – вопросом, притом неожиданным:

– А правду ль говорят, Настасья, что у тебя на лбу некий тайный знак? Приподними плат, покажи.

Григориева вздрогнула. Откуда знает? Ведь не видел никто, а кто видели, тех давно на свете нет!

– Зачем тебе?

Но уже сама поняла, зачем. Хочет показать, что от него тайн быть не может. Подумала: «Служанка какая-нибудь подглядела. Вернусь – всех выгоню. Возьму новых».

– У государя не спрашивают зачем. Покажи.

– Прости, Иван Васильевич, – твердо ответила боярыня. – Но я зарок дала. Перед Богом. Вдовьего плата ни перед кем не снимать… Ты мне на вопрос не ответил. Договорились мы или нет?

Иван зашелся в приступе смеха – чуть не до слез.

– Эк, посуровела-то! Шутил я, Юрьевна. На что мне твой лоб? Конечно, договорились. Святить наш уговор крестоцелованием не будем, мы ведь с тобой оба не сугубые молельники. Просто пожмем руки. Никогда прежде женке руку не жал, но ты не просто женка, а великая.

Оба встали, скрепили союз долгим рукопожатием.

На прощание Каменная впервые назвала великого князя по-новому:

– Завтра, государь, вручу тебе Новгород.

Она уже вышла, а Иван Васильевич всё стоял, глядел ей вслед. Сказал вслух, вроде как сам себе:

– Умна тетка, ох умна!

Желудь и дуб

А может, и не себе, потому что сразу вслед за тем обернулся к потайной двери:

– Всё слыхал, Никитич?

Дверь была хитрая – с потайной скважинкой, чтобы слышать и видеть все сказанное в «баньке».

Вкатился Борисов, очень довольный.

– Я тебе говорил, государь, эту кречетиху прикармливать надо, она добудет тебе новгородского тетерева.

Великий князь усмехнулся, он был в веселом расположении.

– А она думала, это она тебя прикармливает. – Подмигнул боярину. – Но ты, чай, не внакладе? С двух маток молоко сосал – и от меня, и от нее.

– Уж от Настасьи молока было всяко поболе, чем от твоей милости, – хитро улыбнулся наместник. – Глянь: перстень с лалом ныне получил. Ты меня таким отродясь не даривал.

– Государева власть слуг не кормит, а дозволяет кормиться, – наставительно молвил Иван. – Что думаешь? Замыслы у Каменной великие. На что у меня голова холодная, и то в жар кинуло.

Старик заколебался, сглотнул. Его всегда мягкое лицо будто затвердело.

– Ты меня знаешь, государь… Я своей выгоды не упущу и себе во вред ничего не сделаю, а всё же твою государеву пользу держу выше своей.

– Знаю. Потому и посадил тебя в Новгород. Для моей державы нет места важней и службы хитрей. Говори, не мнись.

– Трудно такое проговаривается, – вздохнул Никитин. – Но скажу. Настасья Григориева – жена истинно великая, и будет от нее твоему государству в Новгороде такая же великая польза. Побольше, чем от меня. Да уж и стар я, немощен… Ставь ее в мое место. Я хоть и не дурак, но до Настасьи мне далеко. Назначай ее наместницей. Никогда прежде такого не бывало, чтобы баба наместничала, но в Новгороде к бабьему правлению привычны. Всё будет, как она тебе обещает. Получишь ты плотника с чудо-топором, и срубит тебе тот плотник, а верней сказать плотница, палаты невиданного величия.

Сказал – и повесил голову, чуть не заплакал.

Иван снова заходил по комнате, сложив за спиной руки и похрустывая пальцами.

Остановился, повернулся.

– Плох твой совет, боярин. Но это и хорошо, что в тебе верности больше, чем ума. Те, в ком ума больше, чем верности, рано или поздно предают. Опасно государю держать подле себя людей, которые его мудренее.

Калека на это только поклонился сединами в стол.

– Ты ее видал? Слыхал? Как она на меня смотрит! Как разговаривает! Будто она мне ровня! – На худом лице Ивана зло задвигались желваки. Он уже не сдерживался: – Ненавижу, ненавижу новгородскую повадку! Это чума, холера! Если каленым железом не выжечь, на всю державу перекинется! Говоришь, она мне построит палаты невиданного величия? Конечно, построит. И доход даст, и Литву с Орденом поможет сокрушить. А какова будет плата, ты подумал? Сделай такую вот каменную Настасью правительницей над богатейшей частью державы – не сковырнешь ее потом. Умна, хитра, осторожна! То ли она при мне будет, то ли я при ней. Я загадал: если она передо мной заголится, покажет свое родимое пятно, – значит, согнется под мою волю. Нет, не показала, застроптивилась. В малом, считай в никаком деле! Такая не согнется. И, глядя на нее, другие мои наместники, да удельные князья, да бояре тоже спину гнуть перестанут. Скажут: хотим быть, как новгородские. Скажут: правь нами не своим хотением, а по закону. И что я буду за самодержец, если писаные законы выше моей государевой воли? Одно название, вроде польского короля или германского кесаря. Нет, Борисов, мы иначе сделаем…