Вдовий плат

Перед тем как уйти со двора, заглянул к цирюльнику, пользовавшему обитателей григориевской усадьбы. Тот, привычный доставать ножницами под масочными тесемками, постриг волосы от висков до плечей плавной волной, заглядение.

По улице Изосим шел прекрасный и гордый, самой серединой. Встречные расступались. Многие, он знал, оборачивались – он научился чувствовать взгляды затылком. Без этого в ремесле Изосима было не выжить. Много врагов, много ненавистников. Левую руку Настасьи Григориевой многажды пытались отсечь – и темной ночью, и средь бела дня. Но Изосима так просто было не взять. У него под плащом рука на эфесе короткого меча, в сапоге стилет, под ферязью тонкая арапская кольчуга. И зрячий затылок.

Путь был недальний, к Немецкому двору. Там в торговом ряду, у любечанина Егория, по-ихнему Йорга, всегда новый привозной товар. Дорогой, зато самый лучший.

Хозяин встретил выгодного покупателя низким поклоном, спросил о здоровье. Егорий жил в Новгороде давно, по-русски говорил чисто, вкусы и запросы Изосима знал в доскональности.

Вынул из короба баночки и скляночки с притираниями-помадами, похвалил датскую тушь для ресниц, а еще разложил на лавке новинку – надушенные флорентийские перчатки. Нюхать ароматы Изосиму было нечем, поэтому перчатками по десять копеек пара он не заинтересовался, и тогда Егорий стал сбавлять цену. Пожаловался, что новгородские мужчины новый товар не берут, и для почина он готов много скинуть.

Изосим натянул сначала алые, потом лиловые. Замша была тонкая, на коже приятная.

– И так дашь, неденежно. Коли стану носить, другие тоже захотят. Ладно, отложи мне шестеру.

У него было давно отработанное умение говорить только словами, в которых не нужны губы: без «буки», «веди», «мыслете» и прочих подобных букв. Потому и заменил «даром» на «неденежно», «полдюжины» на «шестеру» – язык сам выбрал слова поудобней. Если без какого-то слова совсем не обойдешься, неудобную букву Изосим проглатывал, но это редко.

Отобрав пять пар, он заколебался над шестой: нешто взять белые? Щеголевато, но марко.

Тут вошел еще покупатель, верней покупательница – юная дева, одетая не по-русски. Изосим на нее и не взглянул, она же, переступив порог, при виде человека в маске ойкнула, застыла.

Он к такому привык, но эта оцепенела что-то очень уж надолго.

Изосим недовольно покосился.

Круглые синие глаза на нежном белом личике изумленно таращились, меж раскрытых пухлых губок блестели белые зубы. Одета дура была по-литовски и пропищала что-то тоже по-литовски – Изосим не понял и только хмыкнул.

– Это ты?.. Какая ты красивая… – прошептала тогда дева по-русски, выговаривая звуки певуче и мягко.

Позабавленный, он переспросил:

– «Краси’ая»? Я что – женка?

– Нет, – пролепетала литовка. В ее глазах мерцал ужас. – Но ты же смерть. Мне волошанка одна нагадала. Сказала: «Ты, девка, умрешь рано. Придет за тобой смерть в золотой маске». Ты – моя смерть?

И задохнулась в испуге.

Точно дурочка, понял Изосим. Что на такую время тратить?

– Я ’ного чья с’ерть, но на’ряд ли т’оя. – Сказал и поморщился – влезло сразу два «мыслете» и два «веди». – И где ты углядела золотую личину? – Слово «маска» обошел. Щелкнул себя по металлическому носу. – Это ж сере’ро.

Взял отобранные перчатки, кивнул Егорию, пошел себе прочь.

Сзади послышался постук легких ног. Изосим досадливо обернулся.

– Подожди! Не уходи! – Лицо девы теперь было не столько испуганным, сколько изумленным. – Ты кто?

– Изот. – Так он называл себя, чтобы обойтись без губного смыкания в «Изосиме». – А ты кто? Откуда такая дотошная?

– Я Вита. С купцом Йонасом приехала. По-здешнему он Иона Ковенчанин. Он меня любит, всегда с собой берет.

Изосиму про купца Ёнаса из Ковны слышать доводилось. Богатый, оборотистый, наезжает часто, ездит и по дальним новгородским пятинам, за мехом. Теперь понятно, почему девка такая настырная.

– Так ты лахудра, – кивнул он, из всех слов для этого ремесла выбрав самое для себя простое.

Вита обиженно насупилась.

– Не, лахудра – это которая со всяким ложится, а у меня кроме Йонаса никого не бывает. Я – кобетка.

– Ну козетка так козетка, – он сделал вид, что не так расслышал. – Скачи себе козой, что пристала?

Пошел дальше – опять догнала, забежала вперед.

– Изот, а пошто ты… такой? В маске?

Вот прицепилась!

– Сейчас глянешь…

Он посмотрел вокруг, не пялится ли кто, да и сдернул маску.

– Смерть! Ты моя смерть! Я сразу поняла! – закричала литовская дурочка, попятилась. Изосим же, развеселившись, вернул личину на место. Зашагал своей дорогой, и вдруг понял, что смеется. А думал, навсегда разучился. Очень уж потешно лахудра отпрянула.

Смех, правда, был странный – придушенный, с подзахлебом.

– Не уходи! Я так часто про тебя думаю!

Гляди-ка – снова догнала. Он обернулся, не на шутку удивленный. Такого еще не бывало: чтобы человек, увидевший его настоящее лицо, отшатнулся, а после снова приблизился. Разве что госпожа Настасья, но она особенная, ни на кого не похожая.