Вдовий плат

И засудачили в пышных боярских теремах, на купеческих подворьях, на Торге, на перекрестках, к чему бы оно – к добру или к худу? Умные люди считали, что к добру: Настасья Юрьевна городу зла не сделает. Еще и Ефимия Шелковая ходила по знакомым, шептала: так надобно. Даже Марфа Борецкая, к которой спешно собрались встревоженные сторонники, их успокоила.

Увидев, что великие женки ныне заедино, именитые горожане вздохнули с облегчением, а неименитым, которых было много больше, вся кутерьма с великокняжеским приездом даже нравилась. Московские в этот раз никого не убивали, не грабили, зато что ни день развлечение, и нетрудно подхарчиться, когда вокруг столько пиров. Волк с лисой жрут – что-ничто и воробьям перепадет.

В доме Григориевых на Славной улице великие пиры были делом обычным, но в этот раз приготовления шли трудно.

Чуть не с рассвета заявились московские шныри, оберегатели государевой особы, и обыскали весь двор, повсюду сунули нос, простукали стены, обползали на четвереньках полы. Искали места, где можно спрятаться злодеям. Все тайники покойного деда Якова Дмитрича нашли, даже один такой, про который сама Настасья знать не знала.

Велели принимать государя не в столовой зале, а в малой, где безопаснее. Настасья всё стерпела, хоть чувствовала себя так, будто и дом, и ее снасильничали. Отметила, что Иван опаслив. Не зря про него поговаривают: не храбрец.

Но это было только начало.

Часа за два до государева приезда явились телохранители в багряных кафтанах с двухглавыми орлами, встали повсюду. Предупредили, что каждого входящего в залу будут обыскивать. Хороши гости, нечего сказать.

Из новгородских Каменная не позвала никого. Пусть Иван знает, что ему достаточно иметь дело с ней одной.

Тщательно продумала чин рассадки. Один стол – головной. Там красивое кресло немецкой работы, с золотыми разговорами на высокой спинке – для Ивана. Рядом простой табурет для хозяйки. Вроде скромно, а всё же отличительно от прочих и даже выше великокняжеских братьев. У тех каждого по отдельному столу, небольшому – одесную для Андрея Большого, князя Углицкого, ошую – для Бориса Волоцкого. А замыкался квадрат столом длинным и низким, с обыкновенною скамьей – для свитских.

Однако вышло не так, как прикидывала Настасья. Никого из бояр и дьяков Иван с собою не взял, вошел сам-четверт, с братьями и Борисовым. Наместнику жестом велел подкатиться к головному столу, занять место рядом с собой, и получилось, что Настасья сидит не вдвоем с Иваном, а будто бы на равных с Борисовым.

Недовольная таким принижением, Настасья поклонилась умеренно и, произнося положенное величание, назвала великого князя всего лишь «пресветлым господином великим князем», без большого титула и уж, конечно, без «государя».

Он принял от нее золотую чарку с вином, учтиво поднес к губам, но не отпил – передал кравчему. Пока что не произнес ни единого слова и не улыбнулся, а лишь внимательно разглядывал хозяйку сверху: она была высокая, а он на полголовы выше.

Рассказывали, будто от взгляда Ивана Васильевича на Москве многие цепенеют, а Настасья ничего такого не почувствовала. Таращит очи, в них блеск оловянный – и только.

Братья казались много моложе великого князя. Андрей был краснощекий, густобородый, подвижный; Борис с нежной, как у девки, кожей, с золотистой бородкой – наверно, нравился бабам. Оба тоже помалкивали. У московских прежде государя болтать не положено. Борисов на своем стульце вовсе сидел тише воды ниже травы.

Нешумное у нас веселье, подумала Настасья, подав знак нести угощение.

Сначала подали пироги: рыбные, мясные, с луком и редькой, с капустой и хреном. Потом отборную рыбу, украшенную зеленями. Потом разные мяса.

Как и предупреждал Захар, великий князь ни к чему не притрагивался, всё пробовал кравчий, кладя проверенное государю под правую руку. Один раз Иван коснулся пальцем кадыка – это, видно, был условный знак: хочу пить. Кравчий налил в кубок какого-то своего питья, сняв с пояса баклагу.

Братья – те ели в три горла, ничего не опасаясь. А и кому они нужны, их травить? Андрей напихал в широкий рукав пирожков со стерлядью – видно, понравились. Он пил вино жадно и много, становясь всё красней. Борис отдавал предпочтение сладкой мальвазее, а заедал солеными рыжиками. (Григориева решила послать первому ушат с такими пирожками, второму – бочонок мальвазеи и бочку рыжиков. Это кроме дач деньгами и красным товаром, просто для дружества.)

Сама она держала в левой руке калач, так от него и не откусив. Все молчат – тоже молчала, на пустые разговоры не тратилась. Пир получался совсем мертвым, будто трапезничали немые с глухими.

«Ишь, глаз сонный, – подумала Каменная, сбоку поглядывая на Ивана, – как у щуки, когда готовится кинуться на карася. Поглядим только, кто тут карась, а кто щука».

– Не прикажешь ли, господин великий князь, новгородскими забавами распотешиться? – спросила она, соскучившись слушать, как чавкает и хлюпает князь Углицкий – других звуков на безмолвном пиру не было.

Иван кивнул.

Кивнула и хозяйка – оборотясь к двери.