«Вдоль обрыва, по-над пропастью...»

Я представил ее улыбающейся своей обезоруживающей улыбкой.

— Люсечка, ты только сядь, если стоишь, и не падай… Володя у меня, с ним все в порядке…

В ответ — молчание. Потом:

— Да какое там в порядке… Васёчек, ты передай ему… — Она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел себя как нашкодивший школяр. — Передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка…

— Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся…

— Я, кажется, разучилась волноваться. — В голосе были усталость и отрешенная обреченность.

— Тебя ждут послезавтра в Одессе, — передал я ему Люсину информацию.

— Ну, не послезавтра, а послепослезавтра, и вообще туда несколько дней не летали самолеты, теперь будут отправлять задержанные рейсы. Завтра мы еще с тобой погуляем по Магадану, а послезавтра я полечу в Москву, а оттуда — в Одессу.

Я понял, что он так решил и уговорить его переменить решение — бесполезно. (Помните припев его знаменитой песни про джинна из бутылки: «Ну, если я чего решил, я выпью обязательно»?)

Мы с ним были приглашены на обед к художнику нашей газеты Виктору Кошелеву, жена которого, Нина, была очаровательной, гостеприимной хозяйкой, к тому же мама Виктора, в прошлом проработавшая много лет корабельным коком, очень вкусно готовила. У Нины, работавшей заведующей городской библиотекой, была подруга Светлана, с которой у меня незадолго до приезда Володи начался бурный роман, и мне хотелось представить ее другу — интересно было узнать, как она ему…

Короче, когда мы пришли, нас уже ждали, стол был накрыт и буквально ломился от деликатесов: икра всех сортов, крабы, сваренные в молоке (рецепт Витиной мамы, забыл ее имя-отчество), миноги и еще какие-то экзотические морские продукты, и все было очень красиво сервировано, явно было видно, что желание потрафить знаменитому гостю тут превзошло все наши ожидания.

Володя был тронут и очень быстро освоился среди впервые увиденных людей, держал себя естественно, балагурил, острил, рассказывал всякие смешные байки, но очень быстро набрался, и я уложил его поспать в соседнюю комнату. Где-то часам к десяти вечера он проснулся, бодр, полон сил, и, выпив совсем чуток для опохмелки, взял гитару. Пел он много и с удовольствием и уже не пил в этот вечер. Где-то в первом часу ночи мы с ним ушли ко мне.

А утром я его повел в магаданскую баню. И здесь я должен сделать небольшое отступление.

Я вырос в Москве, на Неглинной улице, в знаменитом доме купцов Сандуновых (дом этот — один из красивейших домов Москвы по сию пору; несколько лет тому назад его избезобразили новоделом — закрыли арку какими-то воротами, спрятав ими чудесные скульптурные группы; под этой аркой мы в детстве играли в футбол, и в результате нашего варварства несколько пальцев на руках ангелов на этих скульптурах — они были гипсовыми — пообломались; дом этот, между прочим, упоминается даже в одном из стихотворений Некрасова), по соседству с не менее знаменитыми Сандуновскими банями. Париться я научился и полюбил очень рано. Володя же до определенного момента не понимал этой моей страсти.

Однажды — дело было зимой, где-то в начале 60-х, — когда Володя остался ночевать у меня после наших ночных посиделок, нас в восемь часов утра разбудил стук в дверь. Это мой институтский приятель, тоже любитель парилки, разбудил нас и попросил разрешить оставить пальто свое и своих друзей. Дело в том, что билеты-то в баню они купили, но гардероб уже весь занят, их не раздевают, а ждать час или больше, когда первые посетители бань начнут выходить, им не хотелось, и вот они решили раздеться у меня. И тут же предложили нам присоединиться к ним — билеты лишние у них были.

Мы с Володей после приличного похмелья, конечно, отказались. Но они нас уверили, что лучшая похмелка — это парилка! И мы согласились.

Друзья моего приятеля были профессиональные спортсмены — борцы вольного стиля, вынужденные иногда сгонять вес, если он выходил за рамки той или иной весовой категории, то есть они были еще и профессиональными парильщиками.

Придя в баню, они тут же попросили всех выйти из парилки, чтобы умельцы сделали настоящий, а не какой придется пар, затем в благодарность нам за гостеприимство разложили нас по отдельным лавкам и в четыре веника начали «обрабатывать» — каждого в четыре руки. Мы с Володей только ахали и охали, а они нас лупили и лупили дубовыми вениками, после чего я пошел в душ сам, а Володю они вели «под белы рученьки» и — под ледяной душ. И тут Володя понял, что за чудо эта парная! А когда в раздевалке нас уже ждали кружки с холодным пивом, которое мы выпили чуть ли не залпом, жизнь засияла такими красками, о которых нам после вчерашних возлияний не приходилось даже мечтать.

С тех пор Володя полюбил парилку.

Я привел его в магаданскую баню, очень скромную, даже убогую по столичным меркам. Но она ему понравилась, пар был неплохой (не такой, конечно, как в Сандунах), и мы немного пришли в себя после вчерашнего.