Вдали от обезумевшей толпы

— Меня, — слегка покраснев, подтвердил Габриэль. — Беда со мной большая стряслась, люди добрые, туго мне пришлось, вот нужда и заставила. Не всегда я таким бедняком был.

— Ничего, голубчик! — сказал Марк Кларк. — Не стоит расстраиваться, плюньте. Когда-нибудь и ваше время придет. А вот ежели бы вы нам поиграли, мы были бы вам премного обязаны. Только, может, вы очень устали?

— Уж я, поди, с самого Рождества ни тебе трубы, ни барабана не слышал, — посетовал Джан Когген. — А правда, сыграйте нам, мастер Оук.

— Отчего ж не сыграть, — сказал Габриэль, вытаскивая и свинчивая флейту. — Инструмент-то у меня не бог весть какой. Но я с удовольствием, уж как сумею, так и сыграю.

И Оук заиграл «Ярмарочного плута», и повторил три раза эту веселую мелодию, и под конец так воодушевился, что в задорных местах поводил плечами, раскачиваясь всем туловищем и отбивая такт ногой.

— Здорово это у него получается — мастер он на флейте свистеть, — заметил недавно женившийся молодой парень, личность настолько непримечательная, что его знали только как мужа Сьюзен Толл. — У меня бы нипочем так не получилось, уменья нет.

— Толковый человек, с головой, вот уж, можно сказать, нам повезло, что такой пастух у нас будет, — сказал, понизив голос, Джозеф Пурграс. — Надо бога благодарить, что он никаких срамных песен не играет, а все такие веселые да приятные; потому как для бога все едино, он мог бы его не таким, какой он есть, сотворить, а мерзким, распутным человеком, нечестивцем. Ведь вот оно что! Нам за своих жен и дочерей радоваться должно, бога благодарить.

— Да, да, вот именно, надо бога благодарить! — решительно умозаключил Марк Кларк, нимало не смущаясь тем, что из всего сказанного Джозефом до него дошло от силы два-три слова.

— Да, — продолжал Джозеф, чувствуя себя чуть ли не пророком, — ибо времена пришли такие, что зло процветает и обмануться можно в любом человеке, будь он приличный с виду, в белой крахмальной рубашке, начисто выбрит или какой-нибудь бродяга в лохмотьях, промышляющий у заставы.

— А я теперь ваше лицо припоминаю, пастух, — промолвил Генери Фрей, приглядываясь затуманенным взором к Габриэлю, который начал играть что-то новое. — Только вы в свою флейту задули, я тут же и признал, — значит, вы и есть тот самый человек, который в Кэстербридже играл, вот и губы у вас так же были выпячены, и глаза, как у удавленника, вытаращены, точь-в-точь как сейчас.

— А ведь и впрямь обидно, что человек, когда на флейте играет, выглядит этаким пугалом, — заметил мистер Марк Кларк, также окидывая критическим оком лицо Габриэля, который в это время, весь напружившись, со страшной гримасой, подергивая головой и плечами, наяривал хоровую песенку из «Тетушки Дэрдин».

Тут были Молли и Бэт, и Долли, и Кэт,
И замарашка Нэлл!

— Уж вы не обижайтесь на парня, что он, такой грубиян, про вашу наружность судит, — тихонько сказал Габриэлю Джозеф Пурграс.

— Да нет, что вы, — улыбнулся Оук.

— Потому как от природы, — умильно-подкупающим тоном продолжал Джозеф, — вы, пастух, очень красивый мужчина.

— Да, да, верно, — подхватила компания.

— Очень вам благодарен, — со скромной учтивостью благовоспитанного молодого человека сказал Оук и тут же решил про себя, что ни за что никогда не будет играть при Батшебе, проявляя в этом решении такую осмотрительность, какую могла бы проявить разве что сама породившая ее богиня мудрости Минерва.

— А вот когда мы с женой венчались в норкомбской церкви, — внезапно вступая в разговор, сказал старик солодовник, явно недовольный тем, что речь идет не о нем, — так о нас такая молва шла, что красивее нас парочки в округе нет, так все и говорили.

— И здорово же ты с тех пор изменился, дед солодовник, — раздался чей-то голос, проникнутый такой искренней убежденностью, с какой человек высказывается о чем-то само собой разумеющемся, очевидном. Голос принадлежал старику, сидевшему сзади, который то и дело старался ввернуть какое-нибудь ядовитое словцо и, присоединяясь иногда к общему смеху, пытался хихиканьем скрыть свое раздражение и зависть.

— Да нет, вовсе нет, — возразил Габриэль.

— Вы уж больше не играйте, пастух, — взмолился муж Сьюзен Толл, молодой, недавно женившийся парень, который до этого только один раз и открыл рот. — Мне надо идти, а когда музыка играет, меня точно проволока держит. А если я уйду да подумаю дорогой, что здесь музыка играет, а меня нет, я совсем расстроюсь.

— А чего ты так торопишься, Лейбен? — спросил Когген. — Ты, бывало, всегда чуть ли не последним уходил.

— Ну сами понимаете, братцы, я недавно женился, ну так оно вроде как моя обязанность… сами понимаете. — Малый от смущения замялся.

— Новый хозяин — новый порядок, как оно в пословице говорится, так, что ли? — подмигнул Когген.

— Ха-ха! Да так оно и выходит, — смеясь, подхватил муж Сьюзен Толл, всем своим видом давая понять, что он все такой же, как был, и нисколько на шутки не сердится.