Вдали от обезумевшей толпы

Оук ожидал, что, услыхав это, Батшеба придет в ужас, как если б над ухом у нее выпалила пушка, однако вид у нее был ничуть не испуганный.

— Жениться на мне? Я и не подозревала, что речь идет об этом, — спокойно сказала она. — Это слишком нелепо… слишком рано… об этом думать!

— Ну, понятно, это слишком нелепо. Да я и не помышляю ни о чем подобном, думается, вы сами знаете. Разумеется, у меня и в уме не было жениться на вас. Вы же сами сказали, что это слишком нелепо.

— С-с-слишком рано — вот что я сказала.

— Прошу прощения, но я должен вас поправить: вы изволили сказать: слишком нелепо.

— Я тоже прошу прощения, — возразила она со слезами на глазах. — Я сказала: слишком рано… Это, конечно, не важно… ничуть не важно… Но я хотела сказать одно: слишком рано… Только и всего, мистер Оук, и вы должны мне поверить!

Габриэль долго всматривался в ее лицо, но при слабом свете камина ему почти ничего не удалось разглядеть.

— Батшеба, — сказал он с нежностью и недоумением и шагнул ближе. — Если бы мне знать только одно: позволите ли вы мне любить вас, добиваться вас и в конце концов на вас жениться… Если бы мне это знать!

— Но вы никогда этого не узнаете! — прошептала она.

— Почему?

— Да потому, что никогда не спрашиваете.

— Ах! Ах! — радостно засмеялся Габриэль. — Родная моя!..

— Зачем вы послали мне сегодня утром это скверное письмо? — перебила она его. — Это доказывает, что вы ничуточки не любите меня и готовы были меня покинуть, как все остальные. Это было прямо бесчеловечно с вашей стороны! Ведь я была вашей первой и единственной любимой, а вы — моим первым поклонником. Уж я вам этого не забуду!

— Ах, Батшеба, ну можно ли так обижать человека! — сказал он, и радостная улыбка не покидала его лица. — Вы же знаете, как оно было: я, холостяк, вел дела такой привлекательной молодой женщины, и мне ох как солоно приходилось! Ведь люди знали, какие у меня к вам чувства, а тут еще принялись распускать про нас сплетни, — вот мне и подумалось, что это может бросить на вас тень… Никому невдомек, сколько я из-за этого перетерпел да перемучился!

— И это все?

— Все.

— Ах, как я рада, что пришла к вам! — с чувством благодарности воскликнула она, вставая. — Я стала куда больше думать о вас с тех пор, как вообразила, что вы больше не хотите меня видеть. Но мне пора уходить, а то меня хватятся… А знаете, Габриэль, — с легким смехом добавила она, когда они направились к дверям, — ведь можно подумать, что я приходила к вам свататься, — какой ужас!

— Что ж, так оно и должно быть, — отвечал Оук. — Я проплясал под вашу дудку немало миль и немало лет, чудесная моя Батшеба, и грешно было бы вам не заглянуть ко мне разочек.

Он проводил ее до самого дома, по дороге рассказывая ей, на каких условиях берет в аренду Нижнюю ферму. Они очень мало говорили о своих чувствах. Такие испытанные друзья, очевидно, не нуждались в пышных фразах и пылких излияниях. Столь глубокая, прочная привязанность возникает (правда, в редких случаях), когда двое людей, встретившихся в жизни, сперва поворачиваются друг к другу самыми трудными сторонами характера и лишь со временем обнаруживают лучшие свои черты; поэтому романтика постепенно прорастает сквозь толщу суровой прозаической действительности. Такое прекрасное чувство — camaraderie[6] обычно зарождается на почве общих интересов и стремлений и, к сожалению, редко примешивается к любви представителей разных полов, потому что мужчина и женщина объединяются не для совместного труда, а для удовольствий. Но если счастливое стечение обстоятельств позволяет развиться подобному чувству, то лишь такая сложная любовь бывает сильна как смерть, — любовь, которую не загасить никаким водам, не затопить никаким потокам, любовь, в сравнении с которой страсть, обычно присваивающая себе это имя, — лишь быстро рассеивающийся дым.

Глава LVII Туманный вечер и такое же утро. Заключение

— Пусть наша свадьба будет самой скромной, незаметной и простой.

Это сказала Батшеба Оуку однажды вечером, через некоторое время после события, описанного в предыдущей главе, — и он просидел добрый час, размышляя о том, как ему выполнить в точности ее пожелание.

— Разрешение… Да, надобно получить разрешение на брак без оглашения, — сказал он себе наконец. — Значит, первым делом разрешение.

Через несколько дней в Кэстербридже темным вечером Оук выходил неслышным шагом из дома судьи. На обратном пути он услыхал чьи-то тяжелые шаги и, обогнав шедшего впереди человека, обнаружил, что это Когген. Они шагали вместе до самого селения, пока не поравнялись с узеньким переулочком, проходившим позади церкви, где стоял коттедж Лейбена Толла; тот недавно сделался приходским причетником и по воскресеньям все еще испытывал смертельный страх, произнося суровые слова псалмов, которые никто не смел повторять за ним.

— Ну, до свидания, Когген, — сказал Оук. — Мне сюда.

— Да ну! — удивленно воскликнул Когген. — Что же такое нынче стряслось, осмелюсь вас спросить, мистер Оук?