Вчерашняя быль

-- Все равно! Пусть не врач! Разве я не могу везде служить честно, внося в свое дело человеческие отношения, помогая -- по мере сил -- слабому, облегчая участь страдающего? Да еще где? В тюрьме? Где так дорого всякое внимание, всякая ласка. Нет, ты не прав. Я думал об этом, много думал, и до сих пор мне не в чем упрекнуть себя и не за что покраснеть.

Он взволнованно прошел от дивана к двери и назад к дивану.

-- Гм... я рад за тебя, -- сказал из темноты Суров, -- во всяком случае я, думая о тебе, никогда не допускал, что жизнь тебя может оподлить.

-- Никогда! -- горячо подтвердил Кротов.

-- Но притупить... может...

-- Папа, самовар подан! Мама зовет! -- заглянув в комнату, сказала Маня.

Суров быстро встал с дивана и, подойдя к Кротову, положил ему руки на плечи и сказал с молодым порывом:

-- Но дочка у тебя -- одна прелесть! Если не обманывают ее глаза, то душа ее чиста и возвышенна. Одна?

Кротов радостно улыбнулся.

-- Сын еще, Петр, погодки. Да, брат, они у меня чистые. Жизнь их не тронула. Вот познакомишься с ними, увидишь. Идем! -- и он обнял Сурова.

-- Помни: Алексей Викторович Суров, -- сказал Суров, собираясь идти, и остановился, --Черт возьми, кажется, гости к вам!

В передней слышалось сопенье, кто-то снимал кожаные галоши; потом громко высморкался и зашаркал по полу.

Кротов махнул рукою.

-- Это мой партнер в шахматы. Здешний учитель истории. Только, пожалуйста, для спокойствия, -- спохватился он, -- не волнуйся и не спорь, если он что-нибудь насчет современности ляпнет.

Лицо Сурова осветилось лукавой усмешкой.

-- Черносотенец?..

-- Почти...

-- Как ты?..

Кротов отрицательно покачал головой и сказал:

-- Я не мог уклониться от выборов и подал за октябриста, но в душе я -- кадет!

Суров весело и громко рассмеялся.

-- Черт возьми, совсем красный.

-- Смейся, -- сказал Кротов, -- и любовно прибавил:

-- Тебе, кажется, все еще 20 лет!..

-- С хвостиком...

Кротов снова обнял его.

-- Так не спорь с ним...

-- Что я дурак, что ли? Спорят только до 23 лет, да и то по глупости.

VI

Они вошли в уютную столовую.

Пухлов сидел уже на обычном месте и при входе незнакомого человека устремил на него свои круглые глаза. Маня толкнула брата и что-то шепнула матери.

Жена Кротова приветливо улыбнулась Сурову, которого подводил к ней муж, а потом дружески протянула ему руку и сказала:

-- Милости просим! Это наша Маня, это Петя. Оба большие уже. Этой весной кончают. А это -- наш старый знакомый -- и она назвала Пухлова.

Пухлов колыхнул ее грузным телом и протянул Сурову мягкую с короткими пальцами руку.

-- Совсем в наши Палестины или проездом изволите быть? -- сипло проговорил он.

-- Не знаю еще, -- ответил Суров, дружески пожимая руки Пете и Мане.

Потом он сел, и Кротова тотчас подвинула ему стакан чая.

-- Ведь это товарищ мой... по гимназии, -- радостно стал объяснять Кротов, -- двадцать три года не видались!..

-- А-а! -- протянул Пухлов, оглядывая Сурова. Жена Кротова тоже смотрела на него и, сравнивая с мужем, удивлялась.

-- Кажется, ровесники -- и какая разница!

У этого движенья быстрые, глаза и смеются и загораются, фигура словно у молодого, а муж -- как водевильный отец: приличная полнота, приличная плешь, солидная дряблость. Вероятно, и беспечный. Что ему?..

-- Вы, наверное, холостой? -- спросила она.

Суров вопросительно взглянул на нее.

-- Из чего вы заключили? Совершенно напротив. И женат был, и овдоветь успел.

-- А детей нет?

По лицу Сурова скользнула легкая тень.

-- И дети есть: двое. Совсем, как ваши: сын и дочь. Вас Маней зовут? -- обратился он к девушке.

Маня вспыхнула и кивнула.

-- А мою Маруськой.

Ему сразу понравились и жена и дети Кротова. Девушка и юноша с смелыми открытыми лицами, на которых ясно отражалось каждое их душевное движение; милая барыня с полным, несколько расплывающимся лицом, с добрыми серыми глазами, с плавными уверенными движениями и ласковым голосом.

Суров оглядел и уютную столовую и сервировку стола и понял всю несложную психологию мягкого и добродушного Кротова, который тем временем говорил, обращаясь то к Пухлову, то к жене и детям.

-- 23 года, как расстались, а как дружились и все тридцать! Одно время мы с ним неразлучны были. Помнишь, в шестом классе? Веселое время было! Помнишь, как мы фейерверк устраивали? А чтенья наши, библиотека? -- и, оживленный воспоминаниями лучших дней своей жизни, он рассказывал эпизоды их гимназической дружбы.

-- Дети и жена слушали его с видимым удовольствием; Суров несколько раз громко смеялся, а Пухлов становился все сумрачнее. Ему казалось, что, благодаря появлению этого гостя, он совсем отодвинут на задний план.

Он воспользовался перерывом в рассказах Кротова и, устремив на Сурова круглые глаза, спросил:

-- Что же, служить изволите или капитал имеете?

-- Капиталист, -- ответил Суров: -- руки и голова.

Пухлов снисходительна улыбнулся.

-- Служите, значит, по какой части изволите?

-- Такой же врач, как и я, -- ответил за Сурова Кротов, -- хочет вот по земству служить.

-- Где изволили раньше служить? -- спросил Пухлов, с наивной манерой провинциала, стремясь удовлетворить свое любопытство.