Вчера

Это обстоятельство они с Нинулей и использовали. Она приходила в два часа дня, а вылезала в окно обратно в пять — половине шестого перед ужином. Сенька пробыл в этой милой больнице, которую так незаслуженно боятся москвичи, две недели и — не поверите! — набрал килограмм весу. Однажды Нина даже рискнула остаться до утра, и законные супруги провели прекрасную ночь в такой вот нестандартной обстановочке. Пару раз днём Нина приходила с Людкой. Трио курило, болтало, пило вино, а потом подруги, уходя, уносили все следы своего пребывания — пустые бутылки и окурки. Семён тщательно проветривал изолятор…

Часть 2-я Загнанный жеребёнок Пржевальского

Из дневника Семёна Сербы, в миру Евгения Танинадзе

«Итак, я в распрекрасной Красной Армии, далеко от Москвы, в Забайкалье, на никому неведомом разъезде почти на границе с Монголией, т. е. в декабристских местах окаянных. Партия и правительство призвали недоучившихся студентов на декабристскую закалку в Забайкалье.

После выхода из инфекционной больницы на Соколиной Горе выяснилось, что жить в Москве негде, общага не светит ни под каким соусом, а возвращаться на родину в Запорожье с молодой женой и полным крахом всех начинаний непереносимо. Мерзкая ситуация привела к пропускам лекций в МФИ, а там только этого и ждали. Думаю, приказ о моем отчислении был заготовлен заранее. Помаявшись с жёнушкой дней пять в бесплодных поисках комнаты (прочесали с ней Вешняки, Выхино, Косино, Ухтомскую, с другой стороны Москвы все станции от Покровского — Стрешнева до родных Снегирей, но, как цыганка заговорила, всё безрезультатно), бросил эту затею, капитулировал и внял институтскому совету итти в военкомат по–хорошему, не дожидаясь привода.

Там меня уже ждали и уговорили, как слона, даже написать заявление, что прошу меня призвать, так как и т. д. и т. п. Написал, дегенерат.

Седьмого апреля Нинуля провела меня на сборный пункт, где уже томилось огромное количество в основном таких же неудавшихся студентов, как я. Кроме изрядного тормозка с сырами–колбасами, Нина вручила мне толстую амбарную тетрадь, в которую велела записывать всё экстраординарное во время героической службы. И я, конечно, пообещал ей записывать самое важное. Но с ручками и чернилами проблема, так что придётся обходиться карандашом. Сумею ли потом что–нибудь разобрать…

Родных и девчёнок после прощальных поцелуев обслуживающий персонал выпроводил за ворота под наш неодобрительный гуд, а потом нас, взбадривая ленивыми, почти ласковыми матюками, завели в помещение.

Вокруг меня на сборном пункте галдёж, у стен спортзала школы, куда нас до часа «х» запихали военкоматские крысы, разлеглись кто как, в основном, по двое, по трое. Одни бренчали на гитарах, пели.

«У тебя на ресницах серебрились снежинки,
Взгляд усталый и нежный говорил о любви…»

Остальные лениво перебрехивались, а несколько человек, включая меня, ошарашенно молчали, погрузясь в невесёлые мыслишки. И куда это я вляпался?..

Конюшенный запах мужского пота и пердежа постепенно сгущался, потому что форточки и окна открывать было низзя! А вдруг команда разбежится?..

Промариновав полдня, к вечеру нас рассовали по плацкартным вагонам и повезли в известном лишь Генштабу направлении. Через пару дней пути, когда под Казанью пересекли Волгу, из разных проговорок сопровождавших нас сержантов–сибиряков стало ясно, куда мы вляпались. Нас повезли в Забайкалье, в танковые войска.

Вообще–то, этот маршрут, правда, лишь до Новосибирска, я уже проезжал в оба конца девять лет тому назад. Я никого не знал из едущих со мной, не был в настроении знакомиться и поэтому тихо лежал на второй полке, глядя в немытое со времён разгона Учредилки вагонное окно.

Куда попал? И зачем это мне нужно? Хотя, по справедливости, если бы захомутали на год раньше, в 1956-м, то ведь мог бы и в Будапешт загреметь. Стрелять в венгров, которые мне ничего плохого не сделали, определённо бы не смог. Значит, уже давно сидел бы как миленький!..

Что такое вообще военная служба? Начал вспоминать, что я в принципе знаю из этой оперы. Единственный источник хоть какой–то информации — 1941–43 годы. Война. Но вспоминались лишь какие–то мимолётные фрагменты сцен, разговоров, наблюдений.

Когда в сентябре 43-го в хутор вошли наши, жизнь, до того замершая в неопределённости оккупации, закипела. В нашей хате расположился взвод полковой связи и над крышей на двух шестах струной повисла антенна.

В садочке между самой развесистой вишней и абрикосом замаскировался зелёный «Студебеккер» со всякими пожитками связистов.