Вчера

- Не жалейте девок, все они до единой брехуньи и ведьмы, - говорил я каждому мальчишке с цинизмом и жестокостью человека, обманутого в самых лучших надеждах.

Когда нарядные девушки цепочкой растянулись по мосткам, держась за перила, мы выскочили из кустов с обоих берегов и отрезали им пути вперед и назад.

- Стойте!

Очевидно, наша угроза потешала дезок, и они улыбались мп л о и насмешливо:

- Огонь! - крикнул я команду.

Камни, куски земли, палки полетели в реку с обеих сторон мостков, обдавая девок брызгами воды.

Девки упрашивали нас, бранили, грозились, но от этого мы больше смелели и ожесточались. Приятно было, что вдоровые, рослые девушки не могут совладать с молокососами, как обзывали они нас.

Дикарский разгул опьянил меня. Я залез по пузо в реку и пригоршнями брызгал воду на девок.

- Тащи их за погп в речку!

Девки опрокинули наше охранение мосткоз, вышли на берег. Я плохо соображал, что делал, все мои поступки, необъяснимо путаные, кажется мне, были разбужены этой буйной, цветущей, весной, запахами бересклета, тяжелым духом земной плоти, дразняще-голубым сиянием неба.

блеском воды в лучах солнца. Я подлетел к пухлой белой девушке, схватил ее за руку.

- Пойдешь за меня замуж?

Смеясь, она бойко ответила:

- Давно жду, сватайся. Я тебя буду ЯЯНЧЕТЬ, ведь тебе десять!

Вдруг кто-то схватил меня за штаны, поднял в воздух и бросил в речку. Вынырнув из воды, я увидел страшную картину полного разгрома моего войска: одни барахтались в воде, других ловили и кидали в реку.

До заката просидел я на высокой иве и чем больше думал над тем, как вернусь домой, тем меньше находил в себе решимости спуститься на землю.

Пригнали стадо из степи в село, и тогда под покровом поднятой им пыли я воровато пошел домой. Я хотел, чтобы меня скорее наказали, а потом простили. В сенях, накинув на голову платок, стояла мама. Я заметил в ее руках палку и инстинктивно отпрянул назад. Но жажда понести наказание удержала меня от трусливого шага, и я переступил порог. Мать уронила палку, взяла меня за плечи и внимательно и грустно посмотрела в глаза. Я уткнулся головой в ее грудь. Несколько раз пробовал просить прощения, но глубокое рыдание сжало мое горло. Мать увела меня в мазанку и положила на камышовую постель.

Утром я проснулся с болью в сердце. Мне все казалось, что я не прощен и простить меня нельзя, даже если бы и захотели. Бабушка позвала меня завтракать необычным для нее бодрым голосом.

Я вошел в дом. На кухне за столом сидела вся семья и еще новый человек - в военной гимнастерке, бритый, с большими усами и большой лысой головой.

Это был отец, вернувшийся с фронта ночью. Я бросился к нему, но тут же опешил, встретившись с пронзительными серыми глазами.

- Иди сюда, - строго сказал он, снимая с себя широкий солдатский пояс.

- Не замай, не замай, - закрпчал дедушка, - Ишь, какие кобылы, девки-то! Обидел их мальчонка! Иди сюда, Андрей Иванович, помощничек ты мой! - И дед протянул ко мне руки.

Но я уклонился от его объятпй и упал в ногп отсу.

Тот ударил меня по спине поясом, потом поднял за плечи.

Сурово смотрели на меня его глаза. Он поцеловал меня, обдав непривычным крепким запахом махорки.

- Иди за лошадью, - сказал он, - Сейчас поедем разговаривать с помещиком Шахобаловым.

Я схватил уздечку и побежал в степь. Радость прощения, радость встречи с отцом окрыляла меня. Обратно я скакал галопом и всем встречным крпчал:

- Тятя пришел! Сейчас пойдут с Шахобаловым разговаривать!

Через два дня многпе мужики привели в своп гшзкпе сараи породистых коров, чистокровных лошадей, а наиболее решительные привезли из имений Шахобалова и Енговатова зеркала, рояли, столы, кровати, посуду.

Как-то под вечер прикатил на тропке борзых в огромном тарантасе Васька Догони Ветер. Из-под распахнутой шинели сиял на нем парчовый кафтан, торчала костяная рукоятка кинжала. Прикрикивая хрпповатым басом, Васька перетаскивал в глиняную пзбепку мешки с добром, два сундука, потом откинул с мокрого лба кудри, схватил на руки Анну и Надю.

- Вот все, что ухватил, остальное пылом пошло, - сказал он Анне, кпвнув на звереподобных, с густыми длинными гривамп и хвостами коней.

Мой отец ничего не привез. Вернулся он на своем гнедом Старшине злой, молчаливый: глаза засорил.

Дедушка покачал головой, вздохнул:

- Простофилей был, простофилей остался. А еще кавалер георгиевский. Вон Боженовы - богатеи, и то по паре рысаков привели.

- Скверно, помещика упуетшш, добро растянули.

А надо бы наоборот: помещика поймать, а имение сохранить для народа и для новой власти, - сказал отец.

Дед снял лапти со свопх ревматических ног и, кряхтя, спросил:

- Какой еше новой власти? Хватит. Повластвовали и временные, беспорядки развели, пора и царя звать на троп. Оя, царь-то, хоть и с простецой был, умом не блестел, не говорил так много, как этот Керенский, все же порядки были. Не знаю, какую еще власть выдумываешь, Ваня.

- Не выдумываю я ничего, а говорю, что будет скоро пг-ша власть, рабочих и крестьян. Ленин-то еще в апреле говорил об этом в Петрограде. А эти временные - то же самые буржуп и помещики.