Важный разговор [Повести, рассказы]

Я не сержусь на таких гостей и не кричу на них. Я встаю, открываю ящик своего стола и достаю оттуда серый заячий хвостик. И тогда все замолкают.

ПРОЩАЙ, БОРЬКА!

Олененок родился ранней весной. Вначале стояли теплые дни. Вокруг сосен выметалась желтоватая трава. Потом с реки с кратким загадочным названием Ия подул холодный ветер. Сверху повалил мокрый снег. С матерью олененка случилась беда. Злая пуля настигла ее на поляне. Олениха бежала от смерти сквозь буреломы, но уйти не смогла. Смерть уже сидела у нее в груди корявым куском свинца.

Расставив тонкие узловатые ножки, олененок обнюхивал мать. Он еще ничего не знал на свете и ждал, когда мать подымется и, прижимаясь к нему боком, поведет навстречу теплу, свету и еде. Снег сыпал на олениху, на ее черный сухой зрачок. Олененок, как все дети, все еще ждал и надеялся. Кроме этой надежды, у него больше ничего не оставалось в темной, задернутой косым снегом тайге.

Печальную лесную быль увидели дети лесоруба Ивана Васильевича Тоня и Борька, когда шагали через пеньки к отцу на просеку. Были они совсем малы и еще не ходили в школу. Они переезжали вместе с родителями с одного места на другое. Беззаботно засыпали и в походной палатке, и в гулком зеленом вагоне, под которым весь день и всю ночь стучали смуглые колеса. Дети рассказали про олененка отцу. Иван Васильевич бросил топор и пошел за малышами. Но олененок не дался ему в руки. Он покружил возле матери, покосил глазом на людей и сгинул в лесной чаще.

К вечеру он вернулся. Иван Васильевич взял замерзающего олененка на руки и принес в большую брезентовую палатку. Жена нацедила в плошку сгущенки, разбавила теплой водой, помешала пальцем и подсунула олененку. Лесной житель не принял еды. Только ночью, когда люди уснули, он окунул губы в молоко и, вздрагивая всем телом от нетерпения и счастья, начал пить.

Олененок привык к людям, теплым рукам, которые давали ему посоленные ломтики хлеба. Назвали его Борькой, потому что нашел его сын лесоруба Борька вместе со своей сестрой Тоней. Олененок быстро рос. На голове взбугрились острые твердые рога. Борька полюбил детей, ходил за ними по пятам — и на просеку к отцу, и к речке Ие, и на лесную поляну, где цвели весной багульник и жарки.

Работы на просеке шли к концу. В небо взмахнули решетчатые мачты. В вышине весело пели свои новые песни тугие провода. У каждого своя жизнь и своя судьба. У человека своя, у зверя своя. Лесорубы стали готовиться в путь. Вспомнили тут и про олененка.

— В зоопарк его сдать, что ли? — сказала как-то жена Ивана Васильевича.

Лесоруб промолчал. Впрочем, жена и не ждала ответа. Она сама понимала: Борьку не станут везти в город из далекой таежной глуши. Оленя для зоопарка можно отловить в любом лесу. Даже под Москвой. Лесорубы поразмыслили и решили отпустить Борьку в тайгу. Тоня услышала об этом и сразу в рев. Борька крепился, потому что был мужчиной.

— Не дам я Борьку, — сказала Тоня отцу.

— Чудачка, ему ж там лучше!

— Нет, не лучше. Тут лучше!

Долго уговаривали Тоню и все-таки уговорили. Девочка привязала на шею олененку красную ленточку и, сдерживая слезы, сказал:

— Ты, Борька, иди. Там лучше…

Иван Васильевич взял поводок и свел олененка в тайгу, за глубокий глухой овраг. Без него в палатке стало тихо и пусто. Будто ушел отсюда в безответные дали близкий и добрый друг.

Вечером все долго ворочались в постели, молчали, не умели высказать вслух мысли, которые теснились у каждого в груди. Тоня всхлипывала в подушку, мешала спать Борьке. Мать пощупала ее лоб и положила мокрую тряпку. У девочки поднялся жар. Уснула Тоня в полночь, когда в палатке по-комариному пискнул и смолк репродуктор.

А утром в окошко кто-то постучал. Люди проснулись и увидели острый рог, круглый укоризненный глаз и красную ленточку. Борька не мог жить в тайге один, без людей. К заветному порогу его привели из синей чащи запах жилья и теплых ладоней, которые давали хлеб с солью.

С тех пор Борьку никуда не уводили. Он жил с лесорубами. Там, где пожелал сам.

Вскоре на просеку приехал прораб и велел всем собирать пожитки. Лесорубы вязали узлы, чистили закопченные на костре чугуны, не торопясь собирались в дорогу. Иван Васильевич привык кочевать. Но всякий раз перед отъездом чуял он неуютное томление. Где-то в глубине сердца ныла печаль по тем местам, которые успел разглядеть и полюбить. На этот раз было ему не в пример тоскливо. Он швырял в ящик с черным клеймом инструмент, ругал свою разнесчастную жизнь, сумасшедшего прораба, который является когда не надо, и вообще всех на свете.

В эту пору, не чуя беды, и подошел к лесорубу олененок. Иван Васильевич глянул на зверя, замахнулся кулаком и закричал:

— Иди отсюда, окаянный!

Олененок отпрянул в сторону. Постоял в отдалении, а потом снова пошел к лесорубу. «Можешь меня убить, — говорил его взгляд. — Мне ничего не жалко, раз ты такой…»

Иван Васильевич пнул ящик, зашиб ногу и ушел в палатку. Там и сидел, не показывая глаз. Курил махру, морщился от боли, хотя боль была не так уж и сильна.