Вавилонские хроники

Мурзик вернулся с тряпкой и принялся гонять воду. Ицхак еще некоторое время горевал по поводу своих отношений с Луринду, а потом заинтересовался путешествиями в прошлые жизни. Спросил меня, был ли я уже в прошлом. Я сказал, что был и собираюсь еще.

Мурзик на мгновение замер, а потом как бы между прочим вставил:

– А вот у меня там такой друг остался… сотник…

И пошло-поехало. Остановить Мурзика было невозможно. Он сидел на корточках с грязной тряпкой в руках и захлебываясь рассказывал о своем сотнике.

…Как они в составе тысячи вошли в Вавилон. Встречал их Город цветами и кликами радости. Медленно ехали по лазоревой дороге к храму Инанны. И проплывали на изразцовых стенах, чередуясь, воины в долгополых одеяниях, с копьями в руках, с заплетенными в косички бородами, и тучные черные быки с отогнутыми назад рогами. И сказал десятнику сотник: «Знавал я тут одну харчевню за Харранскими воротами – ох, и знатная же это была харчевня, сынок!» И повернули коней, улучив миг, и поехали в ту харчевню.

И встретила их пригожая харчевница, телом дородная, ликом приветливая. Руками всплеснула, на шее у сотника повисла, да и десятника приветила. И угостила их кашей. Отменная была каша, домашняя, сытная, из настоящей пшеницы, зернышко к зернышку. Отведали с наслаждением. Как домой вернулись.

А пригожая харчевница за руку мальца вывела и сотнику на колени посадила: твой, говорит. Сотник на мальца поглядел – тому уже седьмой годок пошел – и заплакал…

…А то еще поехали как-то они с сотником в одну деревню. Там девка жила – петь искусница. Навезли ей подарков разных. Девка эта при храме числилась, храмовая рабыня, только не из тех, что для утехи паломников, а простая, для работ. Она в поле работала, а поле храмовое было, вот как. Ну, откупили они у надсмотрщиков время девкино, отвели ее на берег канала, какой для орошения нарочно прокопан был, и дали хлеба с медом, а еще – две цветные ленты с золотой ниткой, вплетенной узором. И петь попросили.

Ох, как она пела! Заливалась птахой. И не было такой песни, какой она не знала. А еще знала множество таких, каких ни десятник, ни сотник в жизни не слыхивали. Обо всем для них спела, а после засмущалась и прочь побежала. И ленты за ее спиной развевались вместе с волосами…

…А то еще раз они с сотником…

Тут я сказал:

– Да заткнись ты со своим сотником! Лучше убери отсюда всю эту грязь и согрей нам чаю. Не видишь разве, господин Ицхак в расстройстве. Да руки помой, прежде чем к посуде прикасаться! Всему тебя учить надо, чушка неумытая…

Мурзик послушался. Ицхак помолчал немного. Видно, грусть в себе успокаивал.

– Ты ведь всяко ее трахать сможешь, – утешил его я. – Ведь она же не отказывает. А жениться не обязательно.

– Сегодня не отказывает, а завтра диссер свой защитит – и откажет. Ух, знаю я таких стервищ! – Он погрозил кулаком отсутствующей Луринду.

Я уж и не знал, как друга утешить.

– Ну, хочешь – я ее выебу?

Ицхак разволновался.

– Не смей, слышь! Баянка, не вздумай! Как друга прошу…

– Да ладно, – лениво ответил я, – я просто так спросил, для порядка… Давай Мурзика в ночной магазин сгоняем? Пусть нам портвейна купит…

– Не хочу портвейна, – сказал Ицхак.

Я понял, что он всерьез прилепился душой к этой бляди.

– Иська, есть только один способ. Ты должен постичь свое былое величие. И с высоты этого величия плюнуть.

В глазах Ицхака появилась слабая надежда.

– Ты думаешь, поможет?

– Чем джанн не шутит? Вдруг поможет! Вон, Мурзик-то у меня как расцвел… десятником себя вспомнил…

– А ты кем себя вспомнил? – спросил Ицхак.

– О, мой опыт многообразен и неоднозначен… Скажу тебе, Изя, что дело это серьезное и на полпути останавливаться я не намерен. Я желаю выяснить о себе все. Я ношу в своем теле древнюю душу. Душу славную и богатую подвигами. Думаешь, почему я стал ведущим специалистом?

– Потому что я тебя пригласил, – брякнул Ицхак.

– А пригласил ты меня потому, что ощутил скрытые во мне возможности. Думаешь, это все просто так? Нет, Изя, просто так ничего не бывает. Переселения души, Изя, вещь тонкая, хрупкая даже и в то же время несокрушимая…

Я долго пересказывал Ицхаку речения учителя Бэлшуну. Но ходить к учителю пока что запретил. Сказал, что поначалу он хочет закончить опыты со мной. Поскольку видит во мне неисчерпаемые переспективы. И только потом я возьму на себя смелость рекомендовать учителю обратиться к опытам с Ицхаком.

– Но ты будет ему настоятельно рекомендовать? – с надеждой спросил Ицхак.

– Разумеется! – сказал я.

Мурзик подал нам чай и вставил реплику:

– Уж в таком-то деле, как у господина Ицхака, сложностей никаких и нет. Сходили бы к той же Алкуине. Уж это-то она умеет: отворочу, приворочу…

– Приворожу, – поправил я, чувствуя в рассуждениях моего раба отзвуки его разговоров с Цирой. Ревность шевельнулась в моей груди. – Что для тебя сгодится, Мурзик, то благородному господину древних семитских кровей – ровно укус клопиный.

– Я как лучше хотел… – проворчал Мурзик. И забрал чайник, чтобы мы с Ицхаком не обварились ненароком.

Ицхак выпил чаю и молвил печально:

– Ну, я пойду.

Я встал его проводить.