Вавилонская башня

Звягинцев не зря был обременён научными – хоть и не в оккультной области – регалиями. Он немного поразмыслил и понял. Действительно, парк Победы, по сути, являл собой вторую Пискарёвку.[25] Только не оформленную как мемориальное кладбище. Благородный прах мучеников блокады здесь был просто перемешан с водой старых глиняных карьеров, навеки с тех пор утратившей прозрачность, с землёй, давшей жизнь зелёным деревьям… Вот, значит, отчего так славно гулялось под теми деревьями молодым мамам с колясками. Было кому благословить их из тонких миров. Было кому встать необоримым заслоном на пути отравленной реальности, расползавшейся от башни сожжённого «Гипертеха»… Лев Поликарпович застыл в глубокой задумчивости. Уравнения, и так громоздившиеся неприступным хребтом, на глазах обрастали всё новыми неизвестными.

Ну а Виринея, даже не бросив на профессора многозначительного взгляда, вновь уселась на ковёр – играть с Кнопиком.

Её участие в научных бдениях «катакомбной академии» нынче стало, мягко говоря, очень своеобразным. Лев Поликарпович едва узнавал Виринею, своего самого свирепого технаря. После возвращения из экспедиции она стала вести себя так, будто вычислительные эксперименты и яростные теоретические споры были детсадовскими затеями. На которые человеку взрослому и серьёзному просто грешно тратить отпущенное свыше, далеко не беспредельное время. Являясь к профессору, она варила на всех кофе, бегала в торговый подвальчик за снедью и мыла посуду, а в перерывах между этими жизненно важными мероприятиями либо возилась с Кнопиком, с лёгкостью обучая его немыслимым фокусам, либо уютно устраивалась в кресле и принималась что-то вязать…

Но.

Почему-то Вене Крайчику прямо в руки падал со шкафа математический справочник. И при этом раскрывался на строго определённой странице. Отчего Веню неожиданно посещали безумные, на грани гениальности, идеи.

Альберт же, составляя очередную программу, делал непростительные для его уровня опечатки. Исполненные, как очень скоро оказывалось, на самом деле глубокого смысла. Не иначе, это срабатывало подсознание. А в итоге эксперимент иной раз принимал совершенно неожиданный оборот…

Наконец профессор собрался с духом и прямо спросил об этом Виринею.

«Ты, наверное, в два счёта могла бы… То, что мы здесь сейчас?..»

Виринея, явно страдая, отвела глаза. Но душой не покривила – кивнула.

«Да, Лев Поликарпович. Не совсем в два счёта, но… Могла бы».

Ему жгуче захотелось расспросить её сразу обо всём, он открыл рот… и молча закрыл. Потому что успел мысленно поставить себя на её место – и ужаснуться. Такие, как Тамара Григорьевна и Виринея, по отношению к прочему человечеству были на положении родителей, чьи дети только-только отправились в первый класс и бьются над первой в жизни задачкой. И так хочется, чтобы ребёнок не морщил чистый лобик, не плакал от неудачи, не пачкался чернилами, так тянет сделать за него это задание, подсказать готовый ответ… Но – нельзя. Если в самом деле хочешь добра.

И ребёнку, если это нормальный ребёнок, совсем не интересна подобная «помощь». Он не хочет, чтобы его постоянно водили за ручку и кормили разжёванным, он хочет постигать мир САМ. Хочет сам побеждать, хочет набивать свои собственные синяки…

Вот только у ребёнка для этого вся жизнь впереди. А было ли время у Звягинцева и его учеников?

Небольшие передышки в напряжённом творческом процессе не только не снижают производительность труда, но, наоборот, очень даже ей способствуют. Поэтому, когда профессор остановил в привычном месте «Москвич» и стал пристёгивать антикварные крепления лыж, его совесть была кристально чиста. Более того. Вместо тягостных воспоминаний о том, как он когда-то ходил здесь сначала с женой, а потом с дочерью (правду молвить, Лев Поликарпович очень боялся этих воспоминаний…), у него необъяснимо повысилось настроение. Возможно, ещё и оттого, что на лыжах, как выяснилось, больная нога мешала ему гораздо меньше обычного. До такой степени, что он даже выбрал гладкое место и попробовал пройтись «коньковым ходом», и – надо же! – у него получилось. Кнопик едва за ним поспевал. Профессор с силой отталкивался палками, втягивал вкусный морозный воздух и думать не думал про «Изокет»,[26] в общем-то давно уже неотлучно поселившийся в кармане. Лев Поликарпович чувствовал себя молодым, а к концу первого километра даже накатила этакая весёлая и злая уверенность: всё у нас получится, всех мы победим, всё будет хорошо…

Очень скоро он едва не оказался за это наказан.