Вавилонская башня

— Ты сегодня так рано?

— Отпустили пораньше. Встречаю отца — причина уважительная.

— Андрюша, а что у вас в редакции творится после этой статьи? — спросила Катя.

— Главный редактор, подписавший статью к печати — уволен. Заместитель стал главным, а меня сделали заместителем.

— Тебя? — не поверила своим ушам мать.

— Тебе же только двадцать четыре года! — удивилась молодая жена.

— Вы что не поняли, для чего мне сделали это предложение?

— Я не поняла, — удивилась Любаша.

— Чтобы заткнуть рот моему отцу.

— Господи, как же это можно?

— Можно, Любаша, можно. В нашей стране ещё не то можно, — сказала Катя.

— А ты согласился? — спросила Любаша.

— Дали время подумать.

— А что тут думать? Надо отказываться, — сразу предложила Любаша. — Это же подло.

— А сгноить отца в психушке это не подло? — вмешалась свекровь. — Это ведь они его выписывают, потому что он герой. Скоро и это прекратится.

— Что же тогда делать?

— Надо соглашаться, — сказал Андрей.

— А что мы папе скажем? — растерялась Любаша.

— Не знаю, у нас ещё есть время подумать, — ответила Катя.

Василий вернулся домой из больницы в самом скверном настроение. Толи на него действовали препараты, которыми его пичкали, толи каким-то образом он догадывался о истиной причине своей "болезни", толи от того, что на лицах его родных была закамуфлирована печаль, пробивающаяся сквозь маску поддельной радости, толи всё вместе взятое, но выражение лица главы семьи походило на выражение царя Пирра, после его знаменитой победы. Он сел за праздничный стол, который специально устроили родные по случаю его выписки, как будто это был обыкновенный обед в больничной столовой, как будто на столе были не салаты, языки, фрукты и прочие изыски, а обыкновенные макароны, которые суждено есть каждый день до начала лета, когда поспеет картошка. Отец не обращал никакого внимания на своих родных. Он думал о чём-то очень важном, и родные молчали, боясь помешать ему.

— Что это у тебя на руке? — вдруг громко спросил он невестку, даже не взглянув на неё.

— Номер, — робко ответила она. — Я на холодильник записалась.

— И когда получите?

— Никто точно не знает. Говорят через год.

Василий взял руку Любаши и внимательно посмотрел на номер.

— Такие фашисты в концлагерях раньше писали на своих жертвах, а теперь на наших детях пишут.

— Вася, не заводись, — попросила Катя, — всё равно ты ничего не исправишь.

Однако Вася как будто не заметил просьбы жены.

— А почему так много? Фашисты только один номер ставили.

— Так сейчас на всё надо записываться, — робко ответила Любаша.

— Какой холодильник-то?

— "ЗиЛ". Есть ещё "Минск", но на него ещё записи нет.

— "ЗиЛ" значит, — ухмыльнулся Василий. — Раньше этот завод "ЗиС" назывался.

— А что такое ЗиС? — спросила Любаша.

— ЗиС это завод имени Сталина, а сейчас стало быть Лихачёва. Кто такой Сталин не надо объяснять?

— Не надо. Я не знаю, кто такой Лихачёв, — улыбнулась невестка.

— Это первый директор завода ЗиС.

Домочадцы вздохнули с облегчением. Напряжённая обстановка понемногу растворялась в житейских проблемах.

Вдруг, как гром с ясного неба, прозвучал вопрос отца:

— Что сделали с главным редактором?

Обстановка изменилась на противоположную: теперь уже не Василий, а домочадцы казались напичканными какими-то пилюли депрессионного действия, не его лицо, а выражения семьи напоминало античного царя Пирра.

— Его уволили, — еле выдавил из себя Игорь.

— И всё?

— Разве этого мало?

Катя грустно улыбнулась при этих словах.

— Как быстро летит время, — заметил Василий. — Совсем недавно за это могли приговорить к смертной казни. И это ещё не самое плохое.

— Разве может быть что-нибудь, хуже смерти? — спросила Любаша.

— Да, — уверенно ответил глава семьи.

Молодые непонимающе переглянулись.

— Хуже смерти — быть предателем. Вернее не быть, а считаться им, хотя таковым не являешься. Раньше их называли врагами народа.

— Ой, это так давно было! — сказал Игорь.

Теперь родители переглянулись между собой и грустно улыбнулись.

— Папа, неужели тебе не жалко человека, который из-за тебя потерял работу?

— Он из-за меня ничего не терял. Я вовсе не собирался публиковать эту статью.

— Зачем же ты её тогда написал? — спросил сын.

— Потому, что мне не понятно, что делать с лишними гайками?

— А писать-то зачем? Если ты не хотел публиковать?

Василий внимательно посмотрел на сына. Он даже не понял, почему тот задаёт этот вопрос.

— То есть как это зачем?

— Очень просто. Каждое действие должно преследовать определённую цель: Я беру тарелку, потому что хочу из неё поесть, я одеваюсь, потому, что одежда согревает меня.

— Андрюша, я писатель и не могу не писать. Понимаешь?

— Понимаю. Писатель пишет, художник рисует, Лебедев точит свои гайки — пять вместо четырёх. Каждый занят своим делом, и у каждого есть цель — все зарабатывают деньги.

— Причём тут деньги? Поэт сочиняет стихи, потому что не может их не сочинять, художник создаёт свой шедевр, потому, что не может не создавать его…

— А Лебедев точит гайки, потому что не может их не точить, — продолжил Андрей.