Вавилон

– А! – вскричал Валтасар. Ненависть и любовь раздирали его сердце. – Вавилония останется навеки! Нас сотни тысяч, а вас жалкие сотни.

– …но эти сотни обратятся миллионами, когда от вас останутся десятки. Мы заполним весь Новый Свет, от северного моря до южного, от восточного до западного! Мы заполним весь материк и станем вершить судьбы мира, о Вавилонии же будут помнить только по книгам. Поэтому я не боюсь смерти, царь, и умру с улыбкой.

– О, как зловещи, – прошептал Валтасар, едва не лишившись чувств, – о, как зловещи твои прорицания! Дельфийский оракул куда милосерднее. Но я пришел сюда не для того, чтобы сулить тебе золото за пророчества о будущем твоего племени; я дарую тебе жизнь, осыплю золотом, наряжу в роскошные одежды; богатства моих сокровищниц станут твоими, если ты уступишь мне. Тебя пугает моя настойчивость, но ты убедишься, что я могу быть ласковым. Все. в моей власти, ибо я царь. Я могу казнить, но могу и миловать, как никто на свете. Царь всемогущ. Царь может быть добрым, как дитя, и кротким, словно голубь.

– Царь должен быть прежде всего мужественным и мудрым, – перебила его Дария.

– Я стану и мужественным, и мудрым, как ты захочешь.

Он протянул к ней руки, но она отстранилась.

– Царю не к лицу потакать своим прихотям. Властелин должен быть послушен трезвому голосу разума.

– Обещаю быть послушным ему, я исполню все, чего пожелаешь. – Валтасар терял последнее терпение.

– Неумно и недостойно царя выпрашивать любовь. У Валтасара занялось дыхание.

– Воистину на сей раз ты говоришь чистую правду. В моей власти не просить любви, а вырвать ее.

Валтасар сбросил плащ на глиняную скамью. В порыве мстительной страсти он схватил девушку за руки выше локтей; притянув к себе, посадил рядом на скамью, и тотчас неудовлетворенное желание. вспыхнуло в нем с новой силой. Он не сводил глаз с ее плеч. К платью была приколота медная брошь, она вдруг стала расплываться, глаза его заволокло туманом. Измученный бессонницей и ночным бдением, Валтасар терял сознание. Он был беспомощен перед Дарией, между тем царь чувствовал, что лишь ее возвращение во дворец могло вернуть покой его ночам.

– Я скорее отрекусь от престола Набонидов, – начал он, – чем возвращу тебя твоему суженому. Видно ты хороша в любви, но я не посягну на твою. любовь. Даю слово, – проговорил он с грустью. – Ты прекрасна, словно сказочные ледяные вершины; прекрасна, как они, холодна и неприступна, как они. Одно мое слово – и до самой вершины протянется лестница из чистого золота, и ты будешь моею. Но я дал слово.

Грудь Дарии вздымалась. Царь смотрел на нее как завороженный.

– О, мне не доводилось видеть, чтобы статуя, прекраснейшая из статуй дышала, – а ты дышишь, Дария, Дария…

Он осторожно коснулся пальцами ее плеча и шеи.

Она отпрянула, вздрогнув.

– Нет, нет, теперь тебе от меня не уйти. Ты моя, моя навеки.

– Пусти! – крикнула Дария.

Ее крик привлек к дверям стражу.

– Будь у меня кинжал, прирезала бы тебя, как собаку. Как собаку, ты этого заслужил, царь. Ночами тебе мерещится Навуходоносор, ты и мне не давал спать, пока не посадил в темницу. Ты плачешься, будто он преследует тебя, нашептывая, что не ты, а он подлинный царь Вавилона. В неистовстве ты ломаешь медные гравюры, прославляющие его подвиги, но знай – ни в одном деле не сравниться тебе с ним! Скажи – ну какой царь станет предаваться любовным утехам, когда на границах его государства стоит вражеское войско?

– Влюбленные не могут быть другими, – оправдывался смущенный Валтасар.

– Увы, государь, – вздохнула пленница. Царь бормотал, как в горячке. Он напоминал Дарии ее соотечественников, тех, кто пьет маковый отвар для того, чтобы погрузиться в сладкий сон. Тех, кто, однажды отведав дурманного питья, вовек не может отвыкнуть от него. Уж не испробовал ли и он этого зелья? Дария спросила об этом царя. От удивления Валтасар вытаращил на нее глаза и даже приоткрыл рот.

– Зачем мне маковый отвар? Я пью сладкие вина.

– Разумеется. И все-таки ты очень напоминаешь тех, что пьют его или пляшут вокруг костра, сложенного из стеблей мака, вдыхая одуряющий дым.

– А может, враги подсыпают его в мои яства или в жертвенные курильницы вместе с благовониями? – подозрительно проговорил он. – Я ни о чем, кроме любви, не могу думать. Ты видишь, я забыл даже о персах. Это худо.

Валтасар задумался.

Он думал о нависшей над Вавилонией угрозе и смотрел на Дарию. Она стояла против него, опершись головой о стену. Складки ее юбки колебались в такт движениям ее тела, колебались и вышитые на ней зеленые листья. Словно легкий ветерок шевелил кроны деревьев.

– Дария, – растроганно молвил царь.

Узница замерла, вжавшись в каменную стену; она сама походила на каменное изваяние.

Лучше дождаться лекарей из Греции или Египта, чем вот так унижаться перед этой тигрицей. Беспощадную смерть – больше она ничего не заслужила. Но царь хорошо знал, что готов пресмыкаться и перед последним рабом, лишь бы избавиться от мучительной бессонницы.

– Ты заслуживаешь, – сказал он с укоризной, – чтобы я сам пронзил стрелой твое сердце.