Вавилон

Только она одна знала, как велика ее любовь к Вавилону и как страдало ее сердце от речей Устиги. Она любила Вавилон, как любит беднейший из рыбаков жемчужину на своей ладони, найденную им на дне моря. В его глазах она. превосходит красотой и совершенством все на свете, он и не подозревает, что в руках другого эта жемчужина станет орудием порока. По словам Устиги, Вавилон грязнее самого грязного болота на свете. То же самое утверждают и евреи, которых царь Навуходоносор пригнал с собой в Вавилон после разрушения Иерусалима. Они будто бы затыкают уши, чтобы не слышать даже слово «Вавилон». Отворачиваются, чтобы не видеть Города Городов. Их пророки предсказали, что явится с севера огненная птица и спалит своими крылами безбожников, а Город Городов, гордость мира, превратит в груду развалин, в груду черепков.

Нанаи гонит от себя эти мысли и устремляет пристальный взгляд на Устигу. В голове у ней вихрь вопросов и сомнений, который она не в силах унять.

— Если ты так мудр, князь, — снова обращается она к нему, — объясни мне еще кое-что. Евреи в вавилонском плену бунтуют и верят, что за их муки Ягве, единственный, как они утверждают, владыка на земле и на небесах, нашлет на Вавилон порчу. Ты же говоришь: Вавилон должен пасть ради победы добра над злом, и у персов добро носит имя Ормузд. Вот и скажи теперь: кто же победит? Кто из богов станет повелевать людьми и другими богами, если народы воюют друг против друга и у каждого народа свой бог? Я с детства слышу, что побеждает тот народ, чьи боги могущественней. В книгах халдейских мудрецов написано, что боги Вавилона самые могущественные, потому Вавилон и правит миром. Как же наших всесильных богов одолеют слабые боги, как утверждаешь ты?

Устига улыбнулся и с готовностью ответил:

— Тех богов, которых создали себе народы, не существует, Нанаи. Но есть сила жизни, которая держится на любви и правде. Наш долг служить не выдуманным богам, а любви и правде.

— А где твой бог любви и правды, князь? И как мы должны служить ему?

— Он в каждом человеке, Нанаи. Служа ему, мы любим не только себя, но и других, творим добро не только ради себя, но и ради других.

— Вот как. — Она уступала ему против воли, потому что слова Устиги противоречили его поступкам. — Вот как, — повторила она, и щеки ее вдруг вспыхнули, когда она, пораженная новой мыслью, опять обратилась к Устиге: — А ты, князь, если ты веришь в любовь и правду, почему же ты поступаешь несправедливо? Что бы ты сказал, если бы халдей задумал лишить тебя родины, оросив ее землю кровью женщин и детей, предав огню и мечу твои дома, посевы, скот? Неужели ты принял бы все это как служение праведному богу, как победу добра над злом?

Он опустил глаза, но затем снова взглянул на Нанаи.

— Сегодня утром я сам пролил кровь, — заговорил он горячо. — Эсагила считает, что это несправедливо. Подумай, дочь Гамадана, тебе это тоже кажется несправедливым? Жрецы пустили в ход оружие против тебя, и справедливость покарала их моей рукой. Пойми, что я хочу сказать тебе. Кир и его народы выступают тоже как орудие справедливости, благодаря которому справедливость восторжествует в мире.

— Как тебе стало известно, что для этого боги выбрали именно Кира?

— Как мне стало известно? — Он задумался. — Я повидал мир и старался побольше узнать о нем. Я ходил по нему с открытой душой и смотрел на него широко раскрытыми глазами. И я понял, что без любви нет правды, а без правды нет любви. Вот почему я верю Киру.

Если б он колол ее тело мечом, она не испытывала бы такой боли, как сейчас. Каждое его слово оставляло в ней кровавый след. Ее маленький кинжал не мог сравниться с ними своей разящей силой. Отец вложил ей в руки этот кинжал, чтобы она убила им первого встреченного ею перса, а теперь первый встреченный перс победил ее, обезоружив своей сердечностью и мудростью.

— Сурму и остальных ты тоже убеждал в этом? — спросила она горько. Он кивнул.

— Они поверили тебе и теперь борются на вашей стороне?

— Да.

Она притихла и закрыла глаза.

Устига заметил, что ресницы Нанаи повлажнели, но вместе с тем на лице ее появилось непокорное выражение. Нежность, до сих пор смягчавшая и красившая ее черты, сменилась гневной решимостью.

— И все же, — сказала она дрогнувшим голосом, снова повернувшись к нему, — я не согласна с тобой, князь Устига. Моей единственной любовью и единственной правдой всегда была свободная родина. Твое учение велит мне любить каждого, в том числе и тебя. Да, я могла бы любить тебя как человека, но должна ненавидеть как врага, и так будет до тех пор, пока персы угрожают моей стране.

От волнения губы ее побелели. Она закрыла глаза и, обессиленная, упала на подушку.

Устига схватил ее за руки. Они были мертвенно-холодны. Он перевел тревожный взгляд на лицо и увидел, что лоб ее покрылся капельками пота, а на повязке от резкого движения расплылось кровавое пятно.

Он отлично понимал, как должна была страдать Нанаи, слушая его. Попытавшись успокоить ее, он заговорил мягко и рассудительно: