Вавилон

— Первым долгом — Вавилон, любезный военачальник. Жаль, что фараон Амазис не послал мне вместо этого стеклышка орудие, которое проломило бы. Мидийскую стену. Я был бы благодарен ему вдвойне!

— Боги милостивы к тебе, сын Камбиза, — повторил маг, — а кому боги благоволят, тому достанет своих орудий и войска.

— Однако, — задумчиво возразил Кир, — когда смотришь на стену вблизи, становится еще яснее, что война против царства Валтасара таит в себе много неожиданностей даже для Кира. Но откладывать наступление больше нельзя.

— Ты прав, господин, — закивали головами сановники. — Иначе Вавилония выиграет время и соберется с силами. Мы двинемся, едва спадет жара.

— А теперь назад, в лагерь, — приказал царь. Свита уселась в повозки, и кони помчались. Вдали проступали ассирийские горы, покрытые темной зеленью сосновых лесов и затерявшихся среди них отдельных кедров. Кавалькада держала путь к этим лесам, где на мохнатых ветвях гнездились тетерева и в сумеречных тайниках, нахохлившись, сидели пестрые совы. Газели и серны хоронились под зелеными навесами ветвей, высоко в небе, еще более голубом, чем глаза загадочного сфинкса, кружили ястребы и парили чернокрылые орлы. Объятые тишиною, леса гудели глухо, подобно семиструнной лире Терпандра, и дышали прохладой.

Зеленые макушки гор вздымались над шатрами персидского войска, куда теперь держал путь кортеж Кира, сминая колесами повозок траву, стебли шалфея, медуницы и лютиков. Степь благоухала чабрецом, и серебристо-прозрачный воздух над ней дрожал.

Тотчас по прибытии в лагерь Кир созвал военный совет. Он не расходился до рассвета, но самый сложный вопрос — как пробить в стене брешь — так и остался нерешенным.

Днем и ночью продолжались споры в царском шатре, а в это время войско неустанно готовилось к сражению, совершая длительные марши, училось обращаться с движущимися башнями и катапультами, которым в предстоящем штурме Мидийской стены отводилось главное место.

Наконец споры окончились, но лица полководцев и самого Кира по-прежнему выражали озабоченность. Здесь, в непосредственной близости от неприятеля, приходилось признать, что Вавилония — самый могучий из всех противников, с которыми Персия имела дело.

Персидскому властелину не спалось. Его лихорадило, и он дважды за ночь требовал подать ему сикеру — напиток, проясняющий мысли. Наконец он решил встать и выйти в залитую лунным сиянием степь подышать свежим воздухом. Слуга набросил ему на плечи плащ, как вдруг разнесся сигнал сторожевого горна; удивление приковало царя к ложу.

— Что это? — прислушался он.

В это время к начальнику личной охраны Кира подвели семерых мужчин. Двое из них оказались халдейскими жрецами, один — лазутчиком Устиги, четверо — солдатами Эсагилы, у одного из них лицо было закрыто, и он не проронил ни звука.

Лазутчик из отряда Устиги потребовал, чтобы жрецов и таинственного воина провели в царский шатер, заявив, что они откроются лишь самому царю.

Этих троих провели к царю, и все трое пали на колени и низко склонили головы перед Киром.

Изумлению Кира не было границ. Но, не подав вида, он жестом приказал им говорить.

Первыми начали жрецы:

— Будь благословен, царь царей и повелитель мира. Низко кланяются тебе халдейские жрецы, жрецы Эсагилы. Святейший Исме-Адад послал нас к тебе гонцами, чтобы делом скрепить наш договор с братьями из Экбатаны. Не мы одни, но и боги наши благосклонны к тебе, и в подтверждение этого они шлют великому Киру ключи от ворот Халдейского царства.

Кир широко раскрыл глаза и стал необычайно серьезен.

— Ключи от ворот Халдейского царства? — переспросил он, не веря собственным ушам.

— Да, — подтвердил один из жрецов, — ключи от неприступных врат Вавилонии.

При этих словах третий гонец открыл лицо и низко склонил голову.

Кир судорожно ухватился за край ложа и вымолвил, потрясенный до глубины души:

— Сан-Урри… если глаза меня не обманывают… помощник халдейского верховного военачальника?

— Ты не ошибся, царь царей и повелитель мира. Сан-Урри явился к тебе с поклоном, чтобы стать твоему величеству верным слугой и воином. Одного тебя, царь царей и владыка мира, признаю я своим повелителем и господином. В подтверждение искренности и честности моих слов слагаю к твоим стопам дар, равный цене Вавилонии.

Он пал перед Киром ниц и положил на ковер кожаную суму, отделанную золотом и обвитую блестящей цепочкой. Концы ее были скреплены печатью Эсагилы.

Царский советник сбил печать, извлек из сумы глиняные, серебряные и золотые таблички и подал их Киру. Тот, взяв верхнюю табличку, приложил к ней увеличительное стекло, без которого прочитать клинописные знаки было невозможно.

По первым же строкам послания он догадался, что у него в руках. Эсагила поднесла ему поистине царский дар, которым не Погнушался бы ни один властелин мира: этот дар был план Мидийской стены.